Макс Фрай - Книга для таких, как я [litres с оптимизированной обложкой]

На страничке Ильи Кабакова в интернете среди немногочисленных ссылок есть одна забавная надпись: «А здесь фотография Ильи Кабакова для фанов, которых у него, видимо, никогда не будет». Какие уж тут фаны! Образ Ильи Кабакова совершенно не подходит для исполнения роли «самого известного в мире русского художника», каковым он де-факто является. Кабаков по природе своей не может быть знаменитостью, «поп-идолом», «суперзвездой» – разве что Вебер соответствующую рок-оперу напишет… да ведь не напишет!

Да, «фаны» тут были бы неуместны, зато Кабаков оставил в России множество настоящих адептов и прозелитов. Московский критик Андрей Ковалев в свое время написал остроумную статью, подвергающую сомнению сам факт существования Кабакова и, таким образом, заколотил в податливую стену русской актуальной культуры последний из великого множества гвоздей, на которых держится мемориальная табличка, свидетельствующая о практически божественной природе Кабакова: каждой уважающей себя религии необходимы атеисты.

Кабаков – не просто живая легенда, но почти сказочный персонаж, «Гудвин Великий и Ужасный» и «Золушка» в одном лице.

Кабаковское «главное»: «Ужас», «Голоса», «ЖЭК», «Запад», «Пустота», «Мусор», «Бегство». Этот перечень заставляет думать, что Кабаков вольно или невольно стал транслятором общего, коллективного подсознания советского человека, вместив в себя разом и обыденность, и хтонические страхи, и мистическую надежду.

Кабаковых при всем при том всегда как бы два – с какой стороны ни посмотреть.

Сначала было два «советских» Кабакова: успешный и трудолюбивый художник-график, оформивший тьму-тьмущую детских книжек, и концептуалист Илья Кабаков, создававший знаменитые «кабаковские» графические серии, подобия агитационных стендов и первые инсталляции. Мне, кстати, почему-то больше всех запомнилась не самая известная его серия под общим названием «Летают», фрагмент которой был когда-то опубликован в журнале «А-Я». Там все персонажи действительно просто летали над городом – ничего больше. Из всех известных мне работ Кабакова эта – единственная сулящая то ли «невыносимую легкость бытия», то ли просто «свет в конце тоннеля». Обычно Кабаков куда безжалостней.

Потом Кабаков уехал на Запад (или же «Запад взял к себе Кабакова»), и их снова стало два: мгновенно канонизированный, «былой», «московский» Кабаков, который «сказал то, написал это, обозначил то-то так-то, а это так и вовсе вот так», – и «западный» Кабаков, стахановскими методами производящий одну грандиозную инсталляцию за другой на радость западным критикам и кураторам. В этих инсталляциях былые кошмары материализуются, превращаются в безопасную, но тягостную микрореальность, приобретают объем и наполняются особенной разновидностью жизни – критик Светлана Бойм, описывая его последние работы, даже изобрела изящный термин «тактильный концептуализм».

А потом Кабаков опубликовал книжку «60–70-е… Записки о неофициальной жизни в Москве», и Кабаковых еще раз стало двое: есть Кабаков, о котором рассказывают, и есть Кабаков, который рассказывает сам.

Пары эти можно множить бесконечно, было бы желание. Есть Кабаков, страдающий «комплексом провинциала», и Кабаков, «построивший» столичную художественную элиту – да так, что даже после долгих лет отсутствия его положение «московского концептуалиста номер один» лишь упрочилось. Есть Кабаков, гениально описавший свой страх перед «большим начальником», от которого зависит, возьмут вас в пионерский лагерь или не возьмут, и есть Кабаков, который сам решал, кого взять и кого не брать с собой «в НОМУ» (списки имен, включенных и не включенных в знаменитую инсталляцию Кабакова в Москве, в свое время вызвали огромный резонанс в художественной тусовке). Есть Кабаков, чьи инсталляции наполнены гнетущей атмосферой кошмарного, скверного, унылого совкового прошлого, и есть Кабаков, чьи инсталляции (те же самые) кажутся ностальгической мечтой о прошлом, которого не вернуть. Есть Кабаков, который поднялся в небо, и есть Кабаков, который остался внизу, среди кучи грязи, обломков и мелкой чепухи. Есть, в конце концов, Кабаков и «Кабаков» – с этого я и начал, после чего, вопреки своему обещанию, написал о настоящем, незакавыченном Кабакове. «Сопротивление материала» называется. Ну и ладно.

Кабаков парадоксален – для меня это самое главное из всего, что можно сказать о Кабакове. Кстати, почитав многочисленные интервью с Кабаковым, я узнал, что восторженно принявший его в свои комфортные объятия Запад он воспринимает как виртуальную реальность, сомнения в подлинности которой столь велики, что он даже не может водить машину, поскольку земля больше не имеет плотности. Свою жизнь на Западе Кабаков обозначает не как «жизнь», а как командировку, из которой он не вернется до самой смерти. Свой фантастический успех он описывает в гастрольных терминах: «Ни за что не отвечаешь и исполняешь тот номер, который давно заучил наизусть». В связи с этим хочется добавить, что для автора этих строк художник Илья Кабаков (не «Кабаков») – это, в первую очередь, человек, который сумел не только пугающе внятно репрезентировать особенности своего парадоксального восприятия действительности, но и искусно навязать его зрителю.