Гюнтер Грасс - Из дневника улитки

Осажденный холодом, он издавал лишь лязгающие блоки слов. Скептик мерз в своей рубашке. Зубы отстукивали одну точку с запятой за другой, потому что (со средины ноября) диктовал ему только мороз. Переохлажденные периоды, которыми Меланхолия и ее высокопарная сестра спорили об обледенелом снеге. Звякающие жесты. Структура хрусталя. Подвальное окошко в морозных узорах: гравюры Утопии… — Холод проступал сквозь стены и укладывался рядом со Скептиком на тюфяк. Но он не заболел.

Сегодня я вернулся из разных направлений. Теперь я знаю больше. Промедление дается легче.

До собрания в отеле «Хёрхаммер» я побывал на территории бывшего концентрационного лагеря. (Однажды, когда мне было семнадцать и я был в плену, меня в воспитательных целях уже привозили сюда: у нас в голове не укладывалось; мы видели душевые, печи — и не верили.)

Вместе с Драуцбургом и Глоцем, кандидатом от избирательного округа Дахау, мы зашли в музей. Перед большими крупнозернистыми фотографиями и выставочными экспонатами в витринах — группы посетителей, забегающих вперед, отстающих. (Драуцбург тоже с трудом двинулся с места.) Мне дали книгу отзывов посетителей. Позднее я узнал о конфликте в городском магистрате из-за средств на содержание этой обширной территории.

Много раз видел я себя в различных ролях, видел себя семнадцатилетним, тугоухим и упрямым, видел себя сорокадвухлетним, делающим запись в книге посетителей. Я видел улитку посреди прежнего лагерного порядка. Прилипчивые следы. Вина в плотной упаковке. Я ступаю в свой собственный след.

Скептик мог вспоминать только целыми блоками. Ему уже не удавалось хронологически увязать школьные походы и празднование пурима, похороны родственников, некогда злободневные события, свои примечания к трактату Шопенгауэра «О свободе воли» и череду своих помолвок. Не мог уже точно вспомнить, кого учил, будучи штудиенасессором в гимназии кронпринца Вильгельма, а кого — в частной еврейской школе. Перечисляемые им имена — Шмерлинг, Фингерхут, Люблинский, Роткель, Шапиро, Курцман, Мандель — поблекли; не забылась лишь настойчивая серьезность его ученика Фрица Герсона. Как только Штомма поднимался по лестнице, «Фрицхен» сразу оказывался около его тюфяка, тощий, долговязый, и показывал свои огнестрельные раны. Он так жадно расспрашивал о последних событиях, словно в нем сидел глист, который заглатывал ответы Скептика — пространные описания последних событий, — прежде чем сам Фриц успел бы наесться. О смысле жизни. О природе и идее. А также о свободе воли к сопротивлению: «Мы не хотели защищаться? Или мы не хотели хотеть защищаться?» Скептик привык к холоду и заносил педагогические морозные периоды в тетрадь, которую Штомма купил ему в Картхаузе…

Меня не вдохновляет ни одно учение. Решения я не знаю. Дарю вам сомнения и советую их утратить. Я показываю вам случайных людей, с их душевным настроем, с их грызней. Посмотрите, как удрученно старуха сравнивает цены. Посмотрите, как пенсионер ждет писем. Посмотрите, как старики медленно бредут мимо сверкающих улыбками рекламных щитов… Простите, что я лишь вполголоса советую: вглядывайтесь. Не говорите: другие дурно пахнут. Просто они пахнут по-другому. Не бойтесь героев. В тумане, дети, громко кричите: берегитесь!

Вы еще слушаете? — Вы не хотите быть улитками? — Вы хотите быстрее и пристойнее достичь цели? — Но ведь вы уже улитки: я вижу, как Рауль медлит, прежде чем что-то взять или отбросить.

Прошу вас, оставайтесь восприимчивыми. Здесь не место самодостаточности. Улитка — она всегда в пути — покидает прочные позиции.

Он помогает убить время своему хозяину Штомме, его дочери Лизбет и самому себе. Тяжелая это работа; но кто признается, что он по профессии убийца времени. (Это знает Раницкий, чья история здесь воскресает.)

В течение 224 недель, или 1568 дней, в особенности длинными зимними вечерами, Скептик демонстрировал, какое множество мелких знаний таскает с собой (и в себе) школьный учитель вместо багажа. Из всего можно сделать рассказ — будь то изобретение громоотвода, свобода воли, функциональность стула, причины приливов и отливов, строительство пирамид, землетрясение в Мексике и бегство Шопенгауэра от холеры. (На собрании в парадном зале отеля «Хёрхаммер» я рассказал, почему, как и где я купил себе баварский, в бело-голубых ромбиках, галстук, оживив тем самым политическую дискуссию, из которой уже выжали все соки.

Если ему ничего не приходило на память, Скептик придумывал что-нибудь новое, дабы поддержать свою репутацию. Ибо если он не мог рассказать что-нибудь новенькое, Штомма, помнивший все, уже рассказанное, снимал с себя брючный ремень. (Почему Штомма бил? Потому что — все-таки — верил в пользу побоев. Потому что от него ждали побоев. Потому что он чувствовал свою значимость, когда бил. Потому что он боялся.)