Степан Зотов - Велосипед

Я останавливаю велосипед, одна нога на земле. Мучительно текут секунда за секундой. Как я красиво летел с горки, каким могучим воином видел себя. И если я сейчас уеду, то как потом? Скрывать, забывать, врать… Хоть бы кто взрослый показался! Но задний двор школы тих и пуст. Здесь только я. И мой страх. Так легко было бы уехать, на быстром велосипеде в тихий вечер, и не надо выбирать, не надо рассуждать. Просто катись себе по дорожке и думай о хорошем. Вот же непруха с этим жалким малым. Я уже начинаю выдумывать, как бы это его самого сделать виноватым, мол, нечего по вечерам ошиваться… мне он уже противен почти. Но вот это уже лишнее. Ведь когда-то и я могу быть на его месте. Я тут как бы тоже один. И какой бы он ни был жалкий, это не повод его грабить… наверное? А, к черту всё, к черту всех, рыцарей пусть ждет успех… Аааа, блин. Разворачиваю велосипед.

Они там еще не закончили. Со всего разгона тараню великом крупного парня. Славный рыцарь с боевым кличем «ААААААААААААААА»! Бух! Прямо под колено ему. Он валится с ног. Велосипед на него. А я сверху, через руль лечу, ага. Но как они опешили. Не ждали! Только это, наверное, и дает мне время придти в себя от падения и кинуться на второго обидчика. На тебе, на, получай! Кулачки так и летают. По уху, по подбородку, по носу… Вот сейчас победю, аж сам верю. Но сколько веревочке не виться, а конец настает. После первого шока, мои противники приходят в себя. Поверженный конем парняга встает, хватает меня сзади и начинается то, что в сущности, и должно было произойти. Избиение. Кавалерийский наскок дал мне взять первую кровь, но вторая и все последующие будут за ними.

Но раз уж ввязался, жги мосты, я отбиваюсь, как могу: ногами, локтями, даже зубами хватаю одного. Не уверен, что стоило — это их только злит и оправдывает не просто взбучку, а боль, настоящую боль. Скоро я лечу на землю, прикрывая руками только лицо, и чувствую сквозь закрытые или заплывшие глаза, как на меня сыпется град ударов. Ногами тоже. Звездочки вокруг головы, как в мультиках, только взаправду, вижу их во тьме закрытых глаз… Бум, бум, еще бум.

— Хорош, Петро, а то убьем еще! Берём велик и ходу. Трофей мы заслужили.

Нет, нет, только не велосипед! Я разеваю разбитый рот в беззвучном всхлипе, в немой мольбе к миру, но из груди раздается лишь сиплый свист. Я задыхаюсь от сухих рыданий и, кажется, теряю сознание…

Открываю глаза. Вернее, глаз… второй слипся. Механически встаю на четвереньки, затем поднимаюсь. Еще не стемнело, значит, валялся недолго. Что ж, обозреем поле брани. На земле остались капельки крови, явно не только мои. Какие-то обрывки одежды, свидетельства доблести… Велосипеда и след простыл. Злосчастный малой, по ходу, дал деру еще раньше. Я серьезно ждал, что он, как в сказке, омоет мне лицо, возблагодарит, будет верой и правдой служить… Бррр. В сказке и велосипеды не отнимают! Всё пустое, лицо разбито, руки-ноги в синяках, одежда рваная, ни награды, ни благодарности. И велосипееееед! Тут меня окончательно прорывает, и я начинаю реветь уже в оба глаза. Сопли, слюни, пузыри и долгая дорога домой.

Мама открывает дверь. Все слова, которыми она хотела одарить меня в поздний час, тут же теряются в единственном вздохе, стоило только меня увидеть. Лицо мамы, собранное для взбучки, смягчается от строгости, к тревоге, затем к жалости.

— Сынок, что случилось, на тебя напали?

— Скорее я напал.

— Чтооо?, — лицо матери начинает обратное превращение, что в иной ситуации могло бы смотреться забавно.

— Тссс — Из-за спины мамы появляется отец. Спокойно, тихо. Пожалуйста, мама, умой его, обработай раны, переодень, и я с ним поговорю, сам. Сейчас обнимай, жалей и будь доброй женщиной.

И мы идем с мамой в ванную. Через полчаса, чистый, мытый, перемотанный и заклеенный пластырем я сижу в своей комнате. Отец заходит и закрывает за собой дверь.

— Расскажи мне всё.

И я рассказываю ему всё. Отец внимательно слушает. Мне почему-то не хочется смотреть в его пристальные, искристые глаза. И я смотрю в пол.

— Хорошо. Что ты сам теперь чувствуешь?

— Жалею, что ввязался. Велосипед забрали, парнишка сбежал, даже не расскажешь никому. И никто не видел!

— Ошибаешься. Всё это видел один важный человек.

— Опа! А ты откуда знаешь, пап? И кто же это? Тебе звонили?

— Этот человек, мой сын, ты. И это всё, что имеет значение. Встань и подойди ко мне!. Я подхожу и пялюсь на свои голые коленки.

— Смотри мне в глаза и слушай, — я смотрю в лицо отцу, на его раннюю седину висков, на добрые, но сталью серые глаза. Он кладет мне на плечи тяжелые, твердые руки. Его голос становится тише, как будто он доверительно решил сообщить мне большую, военную тайну. Я затаил дыхание.