Lena Swann - Искушение Флориана

Но бывали и другие дни: мерзкая серятина! — которых, казалось, не переплыть, не перебороть: на небе никакого солнца вообще — ни золотого, ни платинного, ни даже серебряного, ни большого, ни даже крошечного, — одна ртуть, муть. И небо ввинчивает тебя как будто в землю — как будто на голову тебе бросает гигантский серебряный поднос и оттаптывается на нем, с малоприятным звуком. И все никак не разродится дождем — а когда, наконец, дождь начинается — то не настоящий дождь — а так, издёвка, гнусная шутка: как-то подплёвывается — просто чтобы еще больше изгадить настроение! Звонили в дверь из газовой компании и грозили вывезти имущество (флэш-карту хотя бы, мне, надеюсь, оставят, недоумки), если она немедленно же не заплатит квартальный счет.

Впрочем, просматривая готовую уже часть монографии в компьютере, Агнес ярко видела, что бриллианты, истинные сокровища, в тексте, как на вспаханном поле, ею зарытые, и бриллиантовыми деревьями уже взошедшие, и бриллиантовые начавшие приносить плоды, — выработаны, родились именно в такие вот страшные дни депрессии, боли, отчаяния, мнимого бессилия — именно на противостоянии: как будто мир атаковал именно тогда, когда чувствовал, что она в двух секундах от создания этих сокровищ. Поняв это, Агнес прочно запомнила: чем больше сопротивление среды — тем, значит, больше масштаб того, что задумала сделать — и именно это среду пугает, заставляет огрызаться. Значит — надо просто идти дальше, работать в вечность мощнее и аскетичнее — и не ждать награды в виде милого настроения.

Агнес запрещала себе читать новости — но, вот, в воздухе зародились военные слухи и навязчиво запахло эсхатологией — и хотя бы раз в месяц (не яд, гомеопатия!) Агнес, корчась от отвращения, всё же, мировые сводки предпочитала просматривать — чтобы не проспать ненароком конца света! Дикая держава (некогда славившаяся неплохими лингвистами и щедрыми закупщиками древних кодексов), увы, проработавшая весь век почти прошлый в подрядчиках у сил зла, теперь вдруг взглянула на себя в кривое зеркало и, ужаснувшись собственным оскалом в отражении, вновь озверела, и принялась за старое — крушить всех маленьких доверчивых соседей, которые имели простодушную глупость поверить в недавнее империи этой раскаяние. Не надо даже было обладать педантизмом Эндрю, чтобы простроить примитивнейшие два-три алгоритма — пинг-понгом через вечность назад отщепившиеся от интересов Агнес аравийские языковые подгруппы, — которые, с ядерной подачи державы этой, неминуемо должны были теперь, после того, как мировая чека была выдернута, привести к…

Успеть бы. Успеть бы. Монографию, всё же, как-то хотелось опубликовать до того, как дебилы взорвут планету. Впрочем — тоже не велика беда: мою-то уж книгу сразу тогда перенесут на вечные носители, в обход земной типографии. Кроме того — видали мы эти воинственные империи и бесславный их конец — всякие битвы при гавкающих городах, гетеры, поджигающие библиотеки, — и кто теперь вспомнит о них? Разве что, как антураж для параллельной (случайно пересекшей гнуснейшую внешнюю историю) истории языкознания — но уж это никогда и никак не связано было с торжествующим у власти зверьём.

Еще ее очень смешили, до хохота, фашисты — разных стран, разных национальностей — но до невероятности одинакового узколобого интеллекта! Знали бы, неучи, что даже языки свои унаследовали через так ненавистных им всем носителей-евреев, и прочих инородцев-финикийцев, — ведь любое малограмотное фашистское быдло даже не в курсе, что буквы родных их алфавитов, которыми они так кичатся, родились (все до одного!) от финикийского и иврита! Как прекрасен этот виртуальный танец букв — когда, проворачивая и вертя, хулигански, финикийские и древнееврейские значки в воздухе, в невесомости, как будто в компьютере (выворачивая их изнанкой или вертя кругом!), в объемной графике, — можно было разгадать в них будущие буквы греческие, латинские — а значит, и английские, и немецкие, и французские — и даже русские, и даже индийские!

А вот грянуло (как всегда поправ календари) лето — и какое! Книга была практически готова — и, как при прорытии подземного Силоамского тоннеля — из источника Гихон в Кедронской долине — внутрь окруженного городскими стенами Иерусалима, — ровно в ту точку, где заранее, с хорошим историческим запасом, нужно было создать чистый источник Силоам вместо застоявшегося пруда, — палеоеврейские каменоломы, сами не зная того, уже жаждавшие квадратного арамейского письма, еще ударяли киркой, каждый навстречу другу своему, — но оставалось пробить в камне всего-то-навсего три локтя — и слышен был уже возглас одного, обращающегося к другому. Собственно, оставалось написать яркий заключительный синтезирующий кусочек, с образом, пожалуй что, именно Силоамским, чтобы закольцевать книгу не только к началу — но и выпустить луч к будущему; и навести привередливую правку: проверить, не слишком ли в лоб, не слишком ли прямолинейно заявлены в книге иные идеи, — лучше ведь жесткой чередой фактов кое-где подвести читателей к выводам самих. Тех драгоценных двадцать пять — двадцать семь (ну или пятьдесят — если быстро сделают перевод) читателей на терпящей бедствие планете, которые книгу в состоянии будут понять. Но голос, полновесный голос живой, родившейся книги уже, из-за последней каменой стенки-преграды, безусловно, звучал. И ударили каменоломы каждый навстречу другу своему, кирка к кирке, — и пошли воды от источника к водоему Шилоах.