Влад Гринзайд - Бетонная серьга

Если косы дождей целый век расплетает и вертит,

над промокшей землёю озябшее небо давно,

приходите ко мне, пойте добрые песни и верьте —

есть любовь и надежда, а третьего нам не дано.

Голос лился из миниатюрных наушников прямо в душу, почти перекрывая уличный шум. Это походило на клип — правильная пропорция настроения, погоды и музыки.

Горячей и черной картошкой печеной согрей ладошки.

Мы, с летом прощаясь, в огонь затухающий дров подбросим.

Зима опрокинет на ветви нагие снегов лукошко,

Наверно, лишь завтра, сегодня ж хозяйка — осень…

Но вот в клипе появился диссонанс. Жизнь приближалась ко мне вплотную, увеличивалась в масштабе. Город жил своей жизнью и вел себя клипу несоответственно. Никто не летел вместе со мной. Эфир был наполнен музыкой, но ее никто не слышал. С

осны оянтаренные кренятся, Наши беды остаются в стороне. Знаю, там любые деньги обесценятся. Только музыка в цене. Я, привыкший к стационарной аппаратуре, не мог свыкнуться с контрастом несоответствия звука и окружения. Раньше это была темная комната с уютным подпрыгиванием подсвеченных стрелок уровня записи. Потом в той же комнате прыгал веселый зелёный эквалайзер с красными всплесками, и шипела игла проигрывателя. Руки за голову и

А потом еле уловимое жужжание лентопротяжки, жёлтые огоньки на приборной доске и не менее уютны, чем в комнате, подсветка спидометра и тахометра. И всегда мы с песней были только вдвоем плюс фон. Сейчас же запись чистая, как стекло и никакой жужжащей механики — даже не хватает чего-то, а соглядатаев поприбавилось. Они вторглись в мою музыку и ведут себя нагло и мелочно. Я плыву и позволяю себе сентиментальную рассеянность, а они мне этой рассеянности не прощают. Они беззвучно, но требовательно спрашивают меня о чём-то и ждут ответа, они раздраженно смотрят на меня, когда получают этот ответ, слишком громкий для их нежного слуха. Многие тоже погружены в свой аудиомир, но они умеют соразмерять громкость своего голоса с ситуацией. Но главное — они проявляют определенную бытовую ушлость. Они лавируют по тротуарам и задевают меня по касательной, хмуро сидят в ожидании автобуса, но внимательно следят за проходящими номерами. Быстро сбрасывают с себя наушники и, отбрасывая отрешенность, устремляются в бой за сидячие места. Я не могу пропустить ни одного слова, стихи никак не сочетаются с работой локтями. Мы с Дикштейном по-джентельменски пропускаем друг друга, но они этим пользуются и пробиваются вперед. Ритмичный фон из их наушников заполняет паузы между песнями. Я выхожу на остановку раньше нужного, глотнуть свежего воздуха. Незаконченный альбом я могу сменить только на звуки семьи.

— Привет, Гарька-кошка.

— Привет, папа-собачка.

— Ну, как было в садике?

На глянцевой странице журнала это смотрелось божественно — не было видно ни швов, ни подтеков краски, ни даже основания. Домики как будто парили в воздухе, и только на краю макета на поверхности стекла был блик, да и его можно было принять за отблеск глянцевой бумаги. Призмы домов были будто отлиты из белоснежного пластика в условиях невесомости. Очаги высокой застройки вспыхивали среди низких жилых кварталов подобно всплескам графика кардиограммы. Несмотря на белый цвет материала макета, фотография играла всем спектром холодных пастельных полутонов. Линза и расположение фотоаппарата были выбраны идеально, отчего перспектива приобретала драматичность, но в разумных пределах.

Концептуальный макет городской застройки передавал именно то, что должен — концепцию, не отвлекаясь на детали, цвета и фактуру материалов. Чтобы не отвлекать читателя, статья о виртуальном городе не касалась техники изготовления макета. Вот те белокаменная сказка — и все.

* * *

Алекс и Костя решили преодолеть третий год обучения вместе. Масштабность градостроительного проекта открывала новые горизонты безудержной мысли обоих. Внутреннее чувство подсказывало, что две противоположности могли бы отлично дополнять друг друга. Алекс — провинциальный интеллигент, щуплый, чахоточно бледный, не только не вставлявший в речь бранные слова, но и сурово отчитывающий за похабный анекдот при дамах. Волосы зачесаны назад как у комсомольца двадцатых, голова поднята довольно высоко, но чуть склонена вправо, отрешенный взгляд человека, идущего по стопам утопической идеи. Байковая рубашка в клетку с длинным рукавом заправлена в брюки со стрелками и застегнута на все пуговицы, включая рукава. У Алекса в портфеле имеется коробочка с обедом, из которой он скромно трапезничает огромной мельхиоровой вилкой с почерневшим узором замысловатого барельефа на увесистом черенке. В буфете с однокурсниками он чувствует себя немного неловко со своим заготовленным дома обедом, ничего не докупает и сидит на краешке стула, держа коробочку на коленях.