Лоран Гунель - День, когда я научился жить [litres]

– Да, верно, я об этом кое-что читал.

– А многие из тех, что перенес глубокую кому, почти смерть головного мозга, и необъяснимым образом вернулся к жизни, могли точно описать все, что происходило вокруг них, слова посетителей или врачей, а иногда даже то, что происходило… в другой комнате. Многие из хирургов также получали свидетельства пациентов, которые, отойдя от наркоза, могли сказать, что говорили и что делали врачи и сестры во время операции, и описать предметы, находившиеся в другой операционной, где эти люди никогда не были. И такое случалось даже с учеными… материалистами! Излишне говорить, что потом они пересмотрели свои взгляды…

Она рассмеялась и прибавила:

– Конечно, из этого пережитого опыта нельзя сделать никаких выводов, но ведь как же заманчиво думать, что душа, которую часто отождествляют с мозгом, не пленница нашего тела, что она способна освободиться, чтобы потом, в назначенный день, полностью от тела отделиться!

Джонатан улыбнулся: ему и самому очень хотелось в это поверить. Марджи замолчала. Сад, погруженный в какую-то молитвенную тишину, казалось, заснул. Тогда послышалось птичье пение. В нескольких метрах от них на ветку уселся дрозд в черном как ночь оперении.

И вдруг в мозгу Джонатана промелькнула мысль. Он повернулся к Марджи:

– А ведь с этой цыганкой ты сильно рисковала. Я мог неверно отреагировать и плохо кончить…

Она улыбнулась ему самой сияющей из своих улыбок.

– Я достаточно хорошо тебя знаю, мой милый, чтобы угадать твою реакцию. Но прежде всего, – сказала она, хитро блеснув глазами и понизив голос, словно исповедовалась в каком-то грехе, – я была уверена, что ты ко мне приедешь!

Джонатан смотрел на свою тетушку: лицо у нее сияло, а в глазах посверкивали шаловливые искорки. Нет, она точно была личностью незаурядной.

Потом он обвел взглядом сад и залюбовался прекрасным видом, открывавшимся до самого горизонта, где океан сливался с небом. С запада подул ветер и приманил еще несколько парусников. Джонатан глубоко вдохнул морской воздух, пахнущий вечностью.

Прошло несколько недель, и после осеннего похолодания наступили теплые деньки бабьего лета, пролившие бальзам на души туристов и обитателей Сан-Франциско.

Райану надоело все вечера напролет торчать у телевизора, и он снова вернулся к своей камере, замаскированной черными занавесками. Он уже давно ничего не снимал, но, надев шлем с микрофоном и уставив глаз в объектив, наблюдал за посетителями террасы и слушал их разговоры. Зачем он это делает, он и сам не понимал.

Он открыл банку кока-колы, отпил глоток, вытер о тенниску вспотевшие руки и вернулся на свой наблюдательный пункт.

На улице возле террасы кафе припарковался «порш-кабриолет», и из него вышел Майкл. Райан проводил его глазами и улыбнулся: за все пятнадцать дней, что Майкл появлялся здесь на «порше», он впервые, отойдя на несколько шагов, не оглянулся на свой болид.

Он сел за столик, осмотрелся вокруг, чтобы удостовериться, что привлек к себе внимание, и жестом подозвал официанта.

Райан нажал на зум.

– Кофе, пожалуйста.

Официант кивнул и отошел.

Майкл снова пробежался взглядом по террасе, а потом глаза его остановились, уставившись куда-то в пустоту.

Официант поставил перед ним чашку кофе.

Вот уже несколько недель Майкл приезжал без компаньонов и выпивал свой кофе в одиночестве.

Райана такая картина чем-то задела, взволновала. Впервые за всю жизнь он испытал симпатию к чужому человеку, поставил себя на его место и посочувствовал его одиночеству.

Он отвел зум на прежнюю позицию. На террасе было полно народу: какие-то неотесанные туристы да еще случайные посетители, чьи физиономии особым умом не отличались.

А вот пустой столик.

С некоторых пор, увидев свободный столик, Райан испытывал почти непреодолимое желание спуститься вниз, занять его и оказаться в гуще всех этих людей. А то, пока он за ними наблюдает, и сам станет таким же придурком.

Вдруг справа возникло какое-то темное пятно.

По террасе, выставив грудь вперед, шествовала скверно одетая цыганка.

Медленно пройдя меж столиков, она подошла к Майклу и схватила его за руку.

Райан снова нажал на зум.

Майкл не сопротивлялся, и губы его сложились в заинтересованную улыбку.

Когда цыганка наклонилась над его ладонью, он не удержался и заглянул ей в глубокое декольте.

Она выпустила его руку, выпрямилась, молча, пристально на него взглянула, а потом произнесла замогильным голосом, от которого он прирос к месту: