Татьяна Устинова - Свиданье с Богом у огня. Разговоры о жизни, любви и самом важном

Сейчас кажется, что это было не с нами.

Утром в день отъезда мы с Женькой нервничали, как институтки перед попечителем, – оба. Чемодан с откинутой крышкой стоял на кровати, в нем одиноко белели чьи-то одинокие трусы, а больше ничего там не было. Дети слонялись туда-сюда. Они вытаскивали рюкзаки, осматривали их и пихали обратно в кладовую. Сынок, собери вещи!.. Я еще успею, мам, отстань.

Мы старались не смотреть друг на друга, нам было отчего-то страшно, вот до чего мы дошли. И в этот момент… Нет, ничего такого ужасного не случилось. В этот момент принесли счета за квартиру и электричество. Мы как будто только этого и ждали – оба. Мы вцепились в счета и стали всласть, от души, во все горло ругаться. Мы так не ругались тыщу лет или никогда не ругались. Мы поносили правительство, инфляцию, курс доллара и японской иены – и друг друга. Ты что, хочешь прямо сейчас мчаться в кассу и платить?! Нам через два часа выезжать, денег у нас в обрез, может, потом заплатим?! Это ты со своей вечной безалаберностью, а я так не привык! Нужно сейчас, и немедленно! Да, но деньги!.. Что деньги?! Ты хочешь, чтоб нас выселили или свет отключили?! Мы уедем, да еще так надолго, на целую неделю, не заплатив?! Ты уже вообще ничего не соображаешь, витаешь в своих писательских облаках, живешь придуманной жизнью, а здесь все гораздо проще и прозаичней, дорогая!.. Да, но деньги!.. Что деньги?!

Пришли дети и уставились на нас в каком-то недоверчивом изумлении. Мы ругались. Дети переглянулись и очень быстро, как белки, помчались, вытащили рюкзаки, сложили вещи и вынесли их к порогу. Папа, хлопнув дверью и на ходу пересчитывая купюры, ушел в сберкассу. Я добавила к трусам в чемодане еще купальник и свитер.

Женька явился через двадцать минут и хмуро сказал, что дело сделано, нас не выселят и свет не отключат. И добавил в чемодан бритвенный прибор и джинсы.

Позвонила сестра и спросила, достаточно ли мы веселимся и ликуем по поводу предстоящего отпуска. О да. Веселится и ликует весь народ.

Так мы и не верили ни во что, пока не увидели море – огромное, зеленое, холодное море до горизонта. Вдоль горизонта шел сторожевик.

– Неужели мы в отпуске? – спросил мой муж.

Дети, закатав штаны, полезли в буруны и скакали там по-павианьи.

И тут мы тоже стали скакать и обниматься. Мы обнимались и скакали, не обращая внимания на людей, которые смотрели на нас странно.

Мы были на море и точно знали, что все это происходит с нами, сейчас, сию минуту! Мы скакали, хохотали и вывалялись в холодном песке.

Мы решили, что в ноябре опять поедем на море. Какая разница когда – летом или осенью, лишь бы поехать и лишь бы всем вместе.

Наташка всегда была особенно несчастна. Всем как-то счастья недоставало, но ей – совсем. Родители развелись, когда ей было лет двенадцать, наверное. Папаша, человек на людях тихий и интеллигентный, приходил с работы домой, немедленно напивался и превращался в скота и садиста, но тихого такого садиста, чтоб не узнали соседи. Наташку и ее сестру он мучил и тиранил, оскорблял и унижал, и маму мучил и унижал. Они – все трое – никогда никому и ни в чем не признавались, берегли честь семьи и папаши. Нет, мы видели, что девочки все время чем-то удручены, как задавлены гирей, тихие какие-то, не смеются, не визжат, не шушукаются, а только молчат и читают. Какие-то странности мы тоже замечали – вроде ожогов или оторванных манжет, затем наспех пришитых, – но, разумеется, не придавали этому значения. Мало ли что! Девочки из хороших семей и должны постоянно читать и ходить на музыку, а не глупо хихикать во дворе с подружками или, еще хуже, с кавалерами!.. А манжеты, может, сами оторвались.

Мама Наташки преподавала в университете русскую историю, и, видимо, из истории и литературы ей было известно, что «долюшка русская, долюшка женская, вряд ли труднее сыскать», и терпела долго. Но все же развелась.

Развод получился аховый – съезжать папаше было некуда и незачем, и он остался в квартире. Отныне одна комната в хрущевке принадлежала маме и девочкам, а другая – папаше. Кухня, стало быть, общая, коридор и «санузел совмещенный» тоже в коммунальном пользовании. Тихий садист папаша по поводу развода не слишком переживал. Он ходил на работу, приходил, напивался, и все продолжалось точно так же, как было. Потом он стал приводить на свою законную жилплощадь малознакомых друзей и подруг, подобранных по дороге с работы, и жизнь девчонок окончательно превратилась в долгую дорогу в ад.