Татьяна Устинова - Свиданье с Богом у огня. Разговоры о жизни, любви и самом важном

Мой главный редактор всегда верит всем моим «честным словам» и точно знает, что на следующий год я непременно прибуду на праздник. Вот мы зажжем, а?! Всей редакцией! Мы будем выпивать, орать, перекрикивая музыку, чокаться, поправлять на голове дурацкие плюшевые рога и короны снегурочек. Возможно, мы даже опрокинем елочку с китайскими огоньками. Кто его знает, как пойдет! Жизнь, праздник, что может быть прекрасней?! Уж мы-то, пишущие, точно это знаем. Мы все, кого собрал главный, увидимся наконец-то, мы ведь так редко видимся или вообще никогда! И я стану кричать в ухо Захару Прилепину, как мне нравятся его метафоры, а Димке Быкову, что он гений, а Валерию Попову, что никто лучше не пишет про любовь, а Кате Марковой, как трогательны ее «дачные» и «детские» истории, а Макаревичу, что во всех его текстах слышна музыка.

Мой главный редактор знает какой-то секрет, как всех нас собрать, мы же такие разные, черт побери!.. И не просто собрать, а как-то так, чтобы мы сосуществовали месяцами, годами! Как устроить так, чтобы все, нами написанное, было похоже на общее дело, ведь уже давным-давно нет такого понятия, как «общее дело», а у него есть, у нашего главного, и, стало быть, есть у нас.

Мой главный редактор написал про Ростроповича: «Так он и останется в истории России человеком, который среди битв и разрушений, мучеников и мучителей, прорицателей и дебилов, правых и неправых делал свое божественное дело по соединению душ». Вот как он написал про Ростроповича.

Мой главный редактор – это еще колонка про дачную собаку, караулившую в овраге с мусором выброшенную игрушечную коляску. Все уехали, а собака осталась, и коляска осталась, и она караулила ее, потому что эта коляска была собакиной… точкой опоры. Никаких других не осталось, и нужно было охранять хоть эту, последнюю.

Мой главный редактор – моя точка опоры.

«Я стою в ожиданье, когда вы вернетесь домой, побродив по окрестным лесам. Очень долгим он кажется, ваш выходной, по земным моим быстрым часам!» Это Левитанский.

Выходной у него, у главного. Выходной. Поэтому мы и не можем дозвониться.

Каждое утро по моей спальне ходит слон. Он топает, сопит, все роняет, а я сплю, понимаете?!

Телефонный будильник – труля-ля, труля-ля! Дверь в ванную – ба-бах! Вешалки в гардеробе – ды-дынц!

Слон возится очень долго. Он бреется, бодро напевает, открывает воду, выпускает из рук душ, и шланг грохочет по краю ванны. А я сплю. Вернее, я пытаюсь, но не могу! Невозможно спать, когда в комнате слон.

Нет, а можно собираться и не греметь всем, что громыхает, и не ронять все, что падает, и не спотыкаться обо все, что попадается на пути? А можно как-то запомнить, что я тоже человек, и у меня фатальная, многолетняя, неизлечимая бессонница, я засыпаю под утро – всегда! – и для меня этот грохот через три часа мутного сна – мучение, пытка?.. Нет, а можно хоть раз в жизни собраться тихо и быстро, чтоб я не ныряла под одеяло, когда неожиданно вспыхивает свет и хлещет меня по глазам, чтоб не наваливала на голову подушки, пытаясь спастись от грохота?..

Нет, нельзя. Ничего этого нельзя, слоны тем и отличаются от людей, что никаких таких тонкостей не понимают и понимать не хотят. По утрам они бодры, деловиты, озабочены и радостно трубят, приветствуя восходящее солнце, даже если никакое солнце вовсе не восходит, а на улице непроглядная темень и дождь!.. И я раздражаюсь, раздражаюсь порой до слез, но это ничего не меняет. Слоны не понимают женских слез. Им все равно.

Мы созваниваемся иногда раз в день, а иногда пять – в зависимости от того, как именно сегодня пошла жизнь. Если сын Тимофей зевал по сторонам на английском или получил пару по самостоятельной, то миллион, и каждый раз мне влетает за то, что я плохая мать и не оправдала надежд. Мой вопрос: «Зачем ты тогда на мне женился?!» – остается без ответа, зато я должна немедленно ответить на его вопрос, как жить дальше в свете полученной двойки и имеет ли вообще смысл такая жизнь, раз уж двойка получена. Ну и так далее.

А тут я уехала в Питер, как будто по делам, хотя дел там было кот наплакал, почти не было там дел, но это такое счастье – взять и уехать в Питер, придумав дела!.. Там осень висит в воздухе мелкой дождевой пылью, и свинцовая невская вода за дальним мостом перетекает в воду, которой полны небеса, и не понять, где река, где небо, а где дома, серые и мокрые, как все остальное – в общем, красота!..

И там нет никакого слона!..

Я поздно встала, долго собиралась, никто в это время не трубил, что уезжает и чтоб я собиралась быстрее, сколько можно возиться! – потом еще кофе пила, и тоже очень долго. Я пила кофе и видела себя со стороны, такую прекрасную, свободную, но в то же время деловую, ловко отвязавшуюся от слона, который остался в Москве, и впереди у меня был целый день почти что на мое усмотрение – немного приятной работы, немного приятных разговоров, а потом все, что угодно!..