Дарья Сойфер: Лайки вместо цветов

Я проиграла. Не только из-за своего отношения. Я наломала дров, пытаясь предстать тем, кем не являюсь. Ведь нет на свете более разрушительной силы, чем женщина, которая убеждена в собственной правоте. И пока я билась с ветряными мельницами, принц, пожав плечами, пришпорил коня. Принц, имя которому Матвей Соломатин и в чью идеальность я не могла поверить. Зря.

В общем, будьте осторожны, девушки. Следите за безопасностью, не теряйте бдительность. Но только никогда не переставайте верить, что принцы всё-таки существуют. Не упустите своих».

На негнущихся ногах Матвей вышел из книжного и едва ли не лоб в лоб впечатался в Брайана.

– Хей, Мэт! Где ты был? Жду тебя уже минут пять! Так чертовски холодно…

– Прости, Брайан, – рассеянно пробормотал Соломатин, забыв все упрёки насчёт опоздания. – Мне надо идти…

– Издеваешься?! Мы же собирались гулять, а вечером будет вечеринка у одной моей коллеги… Джессика, ты её не знаешь. Но у неё всегда шикарные закуски, а подружки… Мэт, ты будешь в восторге!

– Некогда. Я уезжаю.

– Куда? Если тебе надо заскочить по делам, давай возьмём такси и…

– Нет, Брайан, мне надо вернуться в Москву.

Полёт был долгим не только из-за расстояния – ещё из-за того, что Соломатин так и не смог уснуть. Надевал маску на глаза – и всё равно видел перед собой текст на экране телефона.

Неужели правда? Неужели она, валькирия, зацикленная на работе, назвала принцем золотого принстонского мальчика? И что это? Поехала крыша из-за осознания непрофессионализма? Чувство вины? Или чувство поинтереснее?..

Да, Лера не написала «люблю». Но, во-первых, Матвей не был уверен, что такое слово вообще есть в её лексиконе. А во-вторых… Откуда взяться любви за неделю американских горок?

Времени поразмыслить было предостаточно. В полумраке салона Матвей смотрел на закрытые иллюминаторы, слушал сопение мужика в переднем кресле и отголоски музыки в наушниках парня сзади.

Не так давно Матвей понятия не имел о существовании Леры. А потом вдруг она появилась за стеклом того стейкхауса, и внутри щёлкнул выключатель. Соломатин не знал, как описать одним словом то, что происходило между ним и этой буйной журналисткой. Но действовала она, как наркотик: рядом с ней время текло иначе, мир расцвечивался неоновыми красками, как в «Аватаре», а без неё начиналась ломка. Может, вот такая сладкая любовь, когда гуляешь под луной в Париже или плаваешь в гондоле по венецианским каналам, просто не вариант Матвея? Вся эта сахарная мутотень, которую на День святого Валентина подают, политую шоколадом, за правду? Ну сколько бы Соломатин продержался в спокойных отношениях, где он – «котик», а она – «зайка», не заработав диабет? Может, он просто был из тех людей, которые не мыслят жизни без адреналина? Просто кто-то выбирает парашюты, кто-то альпинизм, а кому-то всё это с лихвой компенсирует одна кудрявая ведьма?

Последние дни Матвея мотало, как банан в блендере. Просыпался с единственным желанием увидеть Леру, засыпал, мечтая больше никогда её не встречать, сходил с трапа в аэропорту Кеннеди, чувствуя себя раздавленным, уничтоженным, преданным, – и снова летел над океаном в обратную сторону с таким ощущением, будто его держат в воздухе не гигантские крылья авиалайнера, а свои собственные.

Соломатин не представлял, что скажет Лере при встрече. Будет ли снова ругаться, кричать, злиться – или молча перекинет через плечо и потащит домой, чтобы заниматься любовью до первого инфаркта? Матвей не знал этого, даже проходя паспортный контроль, даже стоя под горячим душем дома, даже заводя «Порше» и вставая в традиционную утреннюю пробку понедельника. Соломатин знал одно: он едет в «Gloss» и никуда, чёрт возьми, не уйдёт, пока не поговорит с Лерой.

Паркуясь у здания редакции, Матвей мысленно готовился к стычке с Бельской, но замер, едва положив руку на дверь машины. Лера стояла метрах в десяти от него: запихивала картонную коробку в багажник покоцанной полудохлой «Хонды». Коробка влезать не планировала не столько из-за размеров, сколько из-за обилия барахла.

Гневно раскрасневшись и сдувая с лица пружинки волос, Лера распихивала сложенную палатку, фонарик, складную табуретку, что-то сердито бормотала под нос. Звукоизоляция салона не позволяла Матвею расслышать детали, но, даже без должного опыта в чтении по губам, он разобрал несколько нелестных эпитетов.

Через пару минут коробка, изрядно помявшись, всё же сдалась, – да и кто бы не сдался под таким напором, – и Лера торжествующе захлопнула багажник, пнула колесо, будто показывая машине, кто в доме хозяин, тряхнула растрёпанной шевелюрой и застыла, заметив знакомый «Порше». Медленно перевела взгляд на водителя, и глаза её округлились от удивления. И в тот момент Соломатин понял, что единственное, чего он хочет в эту секунду, немедленно поцеловать свою валькирию. Да, точно. Именно так он будет её называть. Пусть другие будут «котиками» и «зайками», а у него, Матвея Соломатина, ни много ни мало официально признанного принца, будет собственная Валькирия Гинзбург.