Элиф Батуман - Идиот [litres]

Атом выслушал офицера, вышел и обрел волю. Стал неистовым светом. Поубивал все зародыши, высушил все цветы, а в Хиросиме птицы падали с небес, словно обугленные груши. В итоге поэт стал молить атом, чтобы тот вернулся на землю. «О chispa loca , – писал он. – О неистовая искра». Вернись в ткань минералов, в незрячий камень, помоги возделать землю, забудь про смертельную маску, надень, там, что-то вместо, там, чего-то, хватит бунта, займись кашей – ты теперь любишь, чтобы меж людьми царил покой, – и тогда твой что-то там свет превратится из ада в счастье, надежду, приношение земле.

Сразу бросилось в глаза – звезды и ад, ведь тут именно они. Размышляя, я глянула в окно, там снова шел снег – в апреле, – но потом ветер вдруг переменился, и снег порывами пошел вверх , стал сыпаться назад в небо. Мне просто необходимо было написать обо всем этом Ивану.

Пока сочиняла письмо, я поняла, что мне больше всего нравятся начало и середина стихотворения – совращение атома. Конец тоже блестяще написан, но не так. Я сообщила Ивану, что стихи в конце напомнили мне о моем дедушке: когда у меня болел живот, он приговаривал: «Хоть в камень, хоть на гору, хоть на птицу, хоть на волка пусть боль Селиночки перейдет».

В реальной жизни всё не так просто. Боли не скажешь «Иди в камень». Потом, думаю, с толку сбивает слово «мир». Всё же «мир» и «каша» – это не одно и то же.

Дорогая Соня!

Все собирался написать тебе, что в Беркли снега нет, но здесь его тоже совсем нет, а всё остальное – в порядке, у меня под окном туда-сюда переключается светофор, как мое сердце. Сейчас я за пятнадцать часов должен решить, где провести следующие четыре года – в Нью-Хейвене или в Калифорнии.

Думаю, твой атом никогда не вернется ни к покою, ни к каше, ни к камню, ни к чему такому. Раз его соблазнили, назад дороги нет, можно идти лишь вперед, а если выбрал дорогу прочь от невинности, этот путь становится лишь сложнее. Делать вид, что ничего не произошло, – тоже не выход. Соблазненный атом обладает энергией, соблазняющей людей, и с этим уже ничего не поделать.

Из твоего письма я понял, что случилось: снег пошел не в ту сторону (вверх) и в конце концов исчез. Это нормально – свежая трава не прячется в землю: то есть – «Привет, весна», а не «Прощай, лето». Пусть бы это не повторилось.

Всё это копилось и копилось – все эти звезды, весь этот ад, эти атомы, эти свиньи, эта каша. А я всё меньше и меньше могла себе представить, как это можно хоть кому-нибудь передать. Собеседник от скуки просто выбросится из окна. Но ведь вот же я – та, которая наблюдает этот процесс в реальном времени, – и мне вовсе не до скуки, поскольку он занимает все мои мысли. Противоречие, создавшее непреодолимую пропасть между мной и миром.

На пробежке я размышляла о словах Ивана: допустим, он говорит, что я – атом, неистовая искра, чья энергия может соблазнить людей. Он зовет меня к себе или гонит прочь? С одной стороны, по его словам, расти назад в землю – это не выход. А с другой – если путь вперед становится всё сложнее, я так понимаю, что проходить его придется мне самой.

Зазвонил телефон. Это была редактор литературного журнала. Я заняла первое место в конкурсе. Она сказала, что в жюри никто про меня ничего не слышал и не знает, они даже поспорили, парень я или девушка. – Лично я считала, что вы девушка, – сказала редактор. – В смысле, женщина.

Все призовые работы напечатают в весеннем выпуске журнала. Мой рассказ оказался длиннее, чем их обычные тексты, они обсуждали, что сократить, но не смогли придумать, что именно, и поэтому решили применить мелкий кегль. Редактор – ее звали Хелен – назвала мне время фуршета, где победители будут читать свои тексты. Я получу подарочный сертификат книжного магазина на пятьдесят долларов.

– Ладно, – сказала я и записала дату.

– А вы вообще… рады? – спросила она.

– Конечно, – ответила я. – Еще как рада. Спасибо!

Меня охватил ужас. Конечно, я была довольна, что победила в конкурсе и что они решили, будто я – парень, да и лишние пятьдесят долларов не помешают. Но мне не хотелось ни чтобы мой рассказ опубликовали, ни читать его вслух. Я не желала, чтобы люди думали, будто я считаю этот текст хорошим.

Я отнесла в мастерскую свою единственную пару выходных туфлей. Они расползлись в носке. Да и каблуки смотрелись не очень. Сапожник к ним даже не прикоснулся, лишь глянул.

– Девонька, – сказал он. – Тебе нужны новые туфли.