Как-то ночью он наклонился и поцеловал ее в щеку.
Она слегка наклонила голову, словно в молитве. А когда он нацелился на ее губы, она отпрянула. Он тоже отшатнулся, словно не в силах совладать со своим телом, которое вдруг воспротивилось его желанию. И уставился на нижние ступеньки лестницы, выступавшие над спутанным клубком каких-то ползучих растений, оплетавших наружные стены ее дома и все, что только можно вокруг, включая иссушенную землю внизу.
– Прости, – сказал он. – Я слишком поспешил.
– Ничего, ничего, – сказала она. – Все нормально.
Ребекка распрощалась с невинностью в Москве, в гостинице, где экипажи самолетов Air France обычно останавливались на ночь. Все случилось неподалеку от Кремля. Ей было двадцать два.
Они пили водку на кровати и смеялись. На нем были белые носки. На улице стоял собачий холод. Они разговорились в автобусе, перевозившем летные экипажи из аэропорта в гостиницу. Он был голландец. Кончив, он поцеловал ее в лоб и встал, собираясь открыть окно. В комнату ворвался морозный воздух. Он курил и кивал, соглашаясь с каждым ее словом. Затем они приняли душ и оделись. Он смотрел, как она водила феном над головой. Жена у него тоже была из Голландии. И у них были дети. Он принадлежал к числу мужчин, которых она ни за что бы не смогла полюбить, а свое тело она отдала ему, лишь повинуясь его желанию.
Тело ее ничуть не изменилось, когда Джордж оказался близок к ней. Однако она не ощущала с ним той сдержанно притягательной силы, которая исходила от голландского летчика тогда в Москве. Тогда это было нечто превыше их обоих, нечто такое, что склонило их к взаимному согласию, – подобное обоюдному и совершенно особому чувству голода, который можно было утолить, только насытившись друг другом. Ребекка не ощущала с Джорджем такой животной страсти, хотя, когда он обнимал ее за плечи, она чувствовала себя в безопасности. И у него был такой мягкий торс. Джордж походил на безбурное море, по которому она могла бы плыть и плыть неведомо куда. Рано или поздно она все ему расскажет, но так, чтобы его не обидеть.
– Ты всегда ходишь в галстуке? – спросила она.
Город вокруг них оплетало паутиной вечерних сумерек.
Уличные фонари еще не зажглись.
Люди выносили мусор в перевязанных сверху мешочках.
Он был пьян крепче обычного и с трудом держался на ногах.
– Ну да, просто мне так нравится, только и всего.
– Тебе и правда идет.
Джордж поглядел на свой оранжевый галстук, приподняв его рукой за нижний кончик. На нем были изображены хлопающие ладошки.
– Вот тебе и аплодисменты, – глупо ухмыльнулся он. И отвернулся.
Ребекка подумала – может, заплакал? И попробовала себе это представить.
Тот вечер выдался в Афинах на редкость тихим. Только глухое постукивание нардовых костяшек доносилось с соседнего балкона.
И собачье тявканье где-то неподалеку.
Рокот мотороллера и шаги.
– Джордж, обними меня.
Крепкие руки обвили ее талию, потом чуть опустились и застыли на бедрах. Он ее едва касался.
– Не бойся меня, – прошептала она.
– Я боюсь себя, – сказал он.
Она чувствовала – он вдрызг пьян.
– Потому что хочешь меня?
– Да, – сказал он.
Тут он отдернул руки, словно развязав ремешок у нее на поясе. Туфли его дробно застучали по каменной мостовой: он переминался с ноги на ногу, собираясь уйти, – и уже двинулся было прочь.
– Я провела детство в одиночестве и свыклась с ним, – сказала она.
– Тогда ты должен бояться нас обоих, – неожиданно мягко возразила она.
– Я тоже.
Ребекка продолжала болтать, будто желая сгладить неловкость, грозившую растянуться до их следующей встречи. И тут она поцеловала Джорджа в щеку, потом еще и еще, пока ее поцелуи, точно пустые слова, не наполнились безмолвным утешением.
Она чувствовала его теплый лоб и едва исходивший от него солоноватый аромат испарины.
Рядом с ними притормозила машина. Они на нее даже не взглянули – и она, набирая скорость, уехала. Приближалось лето, и его теплом им хотелось наслаждаться, что бы там ни было.
Ребекка смотрела на котенка за спиной у Джорджа – тот спал, приютившись под колесом припарковонной рядом машины.
– Если тебе нужно открыть консервную банку или что-то размешать и если понадобится фен, я живут тут неподалеку.
– Спасибо, Джордж.
– На самом деле фена у меня нет, зато есть потрясающие записи партит [3]Баха.
Ребекка пожала плечами.
Она не знала, когда захочет увидеться с ним снова. В некотором смысле он был для нее удобной ширмой, за которой она могла укрыться от прошлой своей жизни: ведь он знал о ней только то, что она французская художница, приехавшая пожить в Афинах. В Греции она собиралась писать картины для своей будущей выставки, которую потом хотела организовать в Париже, надеясь на громкий успех.
Читать дальше