Дмитрий Пригов - Места

Среди всех компьютерных примочек, одолевающих современный мир и намеревающихся одолевать его до полного его изнеможения, истончения, вернее, выжимания из него всей структурной эссенции и сведения его до уровня агар-агара, я пытался отыскать самое-самое, т. е. ту маленькую и единственную точку, которая и есть экстрема чистой компьютерности. В общем-то все, приводимое в качестве аргументов инаковости компьютерного мира — быстродействие, запас и компактность памяти, развертывание множественности пространств и пр. — пока еще (глядя с высокомерных высот традиционной культуры) есть просто интенсификация и продление основных векторов антропоморфизма и его привычных манифестаций. Ну, сменила бегущего человека лошадь, затем — автомобиль, затем самолет и телеграф, затем коммуникационные каналы. Ну, конечно, поражает почти синхронная одновременность посылки сигнала и его приемки, самовольный выбор адресата, географический волюнтаризм — но все встраивается ретроспективно в плавную линию последовательности и тихого наследования.

Нет! Нам подавай новую антропологию! В крайнем случае — запредельные виртуальные миры! которые, конечно, в культурной практике имеют аналоги, как бы виртуальных же предков в медитациях, мистических откровениях и опытах с состояниями измененного сознания. В случае же с ново-антропологическими изысканиями (типа генной инженерии и всего подобного) в пределах иудео-христианской культуры мы встречаемся с фундаментальными табу, базирующимися на «по образу и подобию…» Все эти эвристические стратегии выхода из тотально постмодернистской атмосферы всеобщей манипулятивности могут так и остаться эвристиками, а разрешение придет по какому-нибудь пятому или шестому пути (типа: жизнь победила никому не известным способом). Но, конечно, надо признать, что теплодышащая масса неведомого уже проглядывает сквозь истончившуюся пленку нынешнего культурного эона, придвинувшегося как бы к своему пределу, пределу своего варианта антропо-космоса. Да ведь и ядерное оружие тоже не просто довело человеческий кулак до неимоверных размеров сокрушительности, но и определило предел его обращения на себя, до своей полнейшей аннигиляции (кулак надо понимать и как предоминирующий фаллический символ). В общем, все это сложно и малоутешительно, или, наоборот, сложно и утешительно, или, совсем наоборот, настолько несложно, насколько и малоутешительно, или еще как. Тем более, что и в современном искусстве, к которому я принадлежу, так сказать, по профсоюзному половому признаку и рассуждать о котором я как бы имею большее официальное право (тем более что рассуждаю я о всякого рода компьютерности, не имея собственного компьютера и ознакомлен со всякого рода компьютерными проблемами со слов других), так вот, и современное искусство, дискредитировав любой текст, легитимировало исключительно жест, манипуляцию и поведение (я, конечно, имею в виду исключительно так называемое контемпорари арт, все остальное определяя как художественный промысел с вынутой стратегией художественного поведения), актуализировала операциональный уровень объявления авторских амбиций и даже художнической экзистенции, этим самым подготовив идеологию нового культурного поведения. В общем, все эти многочисленные словеса значат только то, что я хочу обозначить операцию как единицу компьютерного поведения. Что, собственно, и постарался явить в этом сборнике.