Ринат Валиуллин - Безумие [litres]

На этом разговор наш оборвётся, потому что вернётся из душа она, воздушная и вновь аппетитная. Её обтекающие молоком и молодостью формы не могут меня оставлять равнодушным. «Трубку дать?» – спросит он и, не дожидаясь команды её спинного мозга «Муж звонит», протянет ей телефон. – «Ты знаешь, который час?» – всё ещё будет трепать она волосы полотенцем, брошенным на плечи. Я снова под влиянием посмотрю на часы, те снова покажут мне часовой стрелкой палец. – «Да знаю». – «Ну, раз знаешь, чего звонить? Теперь опять спать всю ночь не буду». – «С этим?» – «Я же говорю, что не буду». – «Ты серьёзно?» – «Конечно, больше не буду, так что ты ложись тоже и даже не смей думать о таком. За кого ты меня принимаешь?» – «Я не думал». – «Вот и не думай. Я знаю, это сложно – себя заставить не думать, но я же себя заставила. А так храпела бы сейчас с тобой. Жизнь проходит, а мы всё верность из себя корчим. Пора очнуться». – «Ну, ты скоро?» – услышал я за кадром любовника. – «Дай мне с мужем поговорить», – зажала она трубку рукой, но я без слов понимал её реплики. – «Завтра приду, спи», – снова дунула мне в динамик. – «Больше не отпущу ни в какие командировки», – успокоился я, что она жива-здорова, укладываясь спать.

Красный цвет заката перед глазами, во весь горизонт. «Что ты так смотришь?» – «У тебя заусенец». – «Да?» – «Да». – «Знаешь, что его отличает?» – «Что?» – «Он готов умереть за меня» – «Ты про заусенец?» – «Я про кино, с тобой оно было чёрно-белое, а теперь цветное» – «Я вижу» – посмотрел я на её палец снова, взял её ладонь себе в руку и проглотил её палец.

– Вкусный?

– Железный.

– Только не откуси случайно.

– Жалко?

– Средний мой любимый.

Жена жарит блины, потому что масленица, в телевизоре американцы награждают лауреатов Оскара. В Интернете на чьей-то стене объявление: «Куплю счастье за любые деньги, б/у не предлагать». «Селфи, Инстаграм, ногти, блины, пляж. Перепост о бабушке, которой нужны были средства на операцию, потом о ребёнке, с той же мольбой». Можно ли было им верить? Мольбы стало так много. «Те, кто вовремя не ушёл, вытесняют из этой жизни слабых», – подумал я о том, что если одни стали жить дольше, то жизнь других должна соответственно укорачиваться. Баланс. Снова море. Фотоотчёт о чьём-то отпуске. Пляж был красивее девушки, из разряда снимков, когда лицо заслонило архитектуру, в данном случае – ландшафт. Запах жареного хлеба смешивается с новостями, те вроде сосисок… теперь уже в тесте. Я вырываю страницу из толстой книги блинов, самую верхнюю, кладу мягкий пергамент из теста в рот. Бумага разваливается там вкусно на буквы… «Божественно,» – составляю я из них вслух жене. Она оглянулась улыбкой и продолжила колдовать над плитой.

Снова глянул в окно, не переставая жевать. Самолёт оставил на небе шрам. Там без труда читалось: «Родина-мать», хотя строчки уже поплыли в чернилах неба тенью вечного врага, который не дремлет и может вот-вот напасть. Шли тренировки ко дню Победы. Я подумал о тех, кто сидел сейчас в этом самолёте. Я представил себя мысленно на их месте, хотя никогда не хотел быть военным лётчиком. Мне нравилось возить пассажиров. Они видели меня, как облупленного, завидовали, глядя на стопку блинов на моём столе. Не всем сегодня была масленица, служба есть служба, она не дружба, она обычный сухой устав. Провода тоже рисовали своё. Они беспорядочно сношались, словно хотели схематически изобразить пресловутую сеть. Они висели, держась за небо. Теперь дома были привязаны друг к другу, теперь и между домами была привязанность. Примерно такая же, как и у меня к жене.

– Хватит уже жарить, иди ко мне, моя масленица.

– Не могу, не хочу, чтобы подгорел блин.

– Ты же говорила, что хотела быть рядом, что бы ни случилось.

– Действительно, я хотела, но ничего так и не случилось.

– Ещё не вечер, – подошёл я к ней сзади.

– Какой-то ты сегодня не такой. Какой-то пастеризованный, – не видела она меня, выливая белую жидкость на сковороду.

– Разве тебя не зае… такая жизнь?

– Ещё как зае… Всё время думаю, неужели я больше никому кроме неё не нравлюсь.

Неожиданно его поцелуи затмили всю мою шею. Глаза появлялись там, куда он меня целовал.

– Ты с ума сошёл, – перевернула блин жена.

– Я всё время думаю об этом.

– Извини, значит ещё не сошёл, – руки уже не мои, они полностью принадлежат ей, они уже чистят карманы её души. Будто их взяли на службу, в прачечную кожи. Их не смущает то, что работа по большей части ночная, им нравится ночь.