Мария Старожицкая - МашКино

…Полусон – полуявь. Она открыла глаза в то самое время, когда влажный день приходит на смену теплой ночи и все вокруг затянуто белой туманной дымкой. На ее лавочке, слева и справа, сидели люди. И на всех остальных лавочках – тоже. Очень много, бесконечно много людей. Наверное, несколько сотен. Нарядно одетых. Мужчины в темных костюмах, при галстуках, женщины – все больше в светлых кримпленовых платьях. Все – молчат и смотрят куда-то вдаль. Она тоже посмотрела, гостиница «Россия» была на месте, только ни одно окно в ней уже не светилось. Надо было ущипнуть себя, чтобы проснуться, – она ущипнула, но странная картина не изменилась. Нужно было найти что-то острое, чтобы уколоть себя и проснуться, – она расстегнула часы «Чайка», показывавшие без чего-то пять часов утра, и надавила на вену острием застежки. Сосед справа покосился на нее и чуть отодвинулся. Было все так же тихо. И вдруг – если бы не случилось этого вдруг, ковыряние, пожалуй, дошло бы до крови – все одновременно встали. И Машка тоже вскочила, застегивая часы. Все повернулись в одну сторону и поднялись гуськом. И она встала тоже.

Стоять в строю было как-то теплее, чем сидеть на лавочке. Машка даже выпрямила плечи и поняла, что за эту ночь успела соскучиться по человечеству: обобщения примерно такого масштаба полезли ей в голову. Опять почувствовалось какое-то шевеление, и строй начал двигаться, даже вроде в ногу. Машка попала в ритм, и ей стало весело. Куда идти и зачем, было совершенно неважно. Все равно такого не могло быть на самом деле. Она стала припоминать весь бесконечный вчерашний день и всех своих обидчиков, представляя, как раскатывает их по асфальту, создавая карикатуры, или превращает в стеклянные елочные игрушки, разбивая на тонкие блестящие осколки. Все это получалось у нее как-то особенно легко.

А строй передвигался. Машку так и не волновала конечная цель этого движения: было просто уютно и привычно. Так ее маленькую много раз ставили в очереди то за маслом, то за колготками – нужно было просто стоять, а уже перед подходом к продавщице всегда появлялась мама. Эта же очередь начала виться кольцами, так что Машка еще раз поразилась невероятной длине этой гигантской змеи. И, так как с обидчиками было покончено, нужен был бы еще объект для расправы: душа просила.

…Он показался на очередном витке. Тот самый, из-за которого все началось, и ее родной, любимый город стал чумным, а она и все остальные – отверженными. Тот самый разрушенный четвертый энергоблок, над которым взвилось радиоактивное облако, усердно строящийся солдатами-ровесниками саркофаг – будущий объект «Укрытие» стоял перед ней как на ладони. Правда, без полосатой трубы, но ее Машка пририсовала мгновенно. И аккуратно раздробила гранитные стены на мелкие кусочки, ссыпала в котлован, заровняла сверху ладошкой – чтобы не было и следа.

И тут же то ли поняла, то ли прочитала надпись на граните «саркофага» – Мавзолей. Это была очередь к телу Владимира Ильича Ленина. И Машка шла в ней дальше, понимая, как просто объяснилось все, что только что было, зная, что сейчас увидит забальзамированного вождя мировой революции, и ощущая, что сама минуту назад уничтожила его последнее пристанище.

Но как-то не жалела она об этом. И когда поймала взгляд сотрудника Комитета государственной безопасности, стоящего слева у входа, просвечивающий такой взгляд, то – подмигнула. Нечего нас просвечивать – мы сами светимся. У нее был билет обратно в Киев и целый рубль с мелочью на еду.

…Спустя несколько лет с трибуны горбачевского съезда было сказано, что распад СССР начался с момента Чернобыльской катастрофы. Машка точно знала, что это сделала она, но так же точно знала, что ей никто не поверит. А еще чуточку сомневалась, правильно ли поступила. Зато стишок потом сам собой дописался: «…Пока вычисляют, кому было надо пространство заложников полураспада, свод неба над Киевом держат атланты – каштаны-мутанты. Сентябрь в напряжении, как мышеловка – чем нам обернется их бомбардировка? В дуэли столетий стоят секунданты, каштаны-мутанты…» Так себе, честно сказать, рифмы, да и вопрос есть, а ответа – нет.

Киев, 1991 год

Литературный сценарий

художественного полнометражного фильма

Он решил встретить кризис среднего возраста, как никто никогда его не встречал. Ну, примерно как Новый год. Чтобы было, что вспомнить. Ему надоели страдающие друзья, начинавшие лихорадочно менять жен, работу, отправляющиеся в дальние путешествия. Он точно знал, куда отправится – туда, где он переживет этот период сам, как раненый пес, который знает, где найдет нужную для исцеления траву. Он уходил в свой собственный дом, в котором не был ровно двадцать три года – с того апрельского дня, когда всех жителей сел 30-километровой зоны аварии на ЧАЭС эвакуировали. Знал, что там безопасно – карту пятен ему давно распечатали знакомые, работающие в разных службах Зоны – тянуло все-таки земляков в родные места. Они же еще пару лет назад и сообщили, что по негласному распоряжению самоселов решено поддерживать – кому-то наверху захотелось использовать драгоценную земельку, а здоровые и счастливые обитатели загрязненной территории - лучший аргумент против воплей экологов или кого еще. На экологов ему было плевать, на тех, кто наверху, тоже. Главное, продержаться, пока пустота, рождающаяся внутри, не парализовала мозг – вот смерти он не боялся, боялся только этой пустоты.