Владимир Сагалов - Твоя Шамбала

Первые катящиеся по земле лучи едва выглянувшего из-за горизонта солнца ещё совсем тускло освещали выбеленные стены комнаты. Отражаясь от них, они набирали силу, и этого было достаточно, чтобы осветить двух сидящих за столом, родственных друг другу взрослых людей, по воле судьбы увидевших друг друга первый раз в жизни лишь несколько дней назад. Несмотря на это, они молча разглядывали друг друга так, как будто виделись впервые. Только сейчас они начали изучать друг друга по-настоящему, благостно, с наслаждением и без суеты. Они не договаривались о столь раннем часе их встречи. Внутренний сакральный голос пробудил Георга, который собрался, приготовил самовар и сел к столу в ожидании своего внука. Штефан был пробуждён несколько позже, но уже знал, что в комнате ждёт Георг, его дед. Он оделся, вошёл в комнату и сел к столу.

На улице пропел петух. Тишина, несущая невероятную радость, пролила слёзы счастья, которые покатились по щекам близких родственников. Любящий взгляд Георга плавал по лицу своего внука и желал найти как можно больше сходства со всё ещё любимой им Габриэлой в чертах лица. Незаметно для себя он погрузился в глубокие воспоминания большой давности. В его памяти они были абсолютно чётко сохранены и не покрылись даже лёгким налётом желтизны, как это бывает со старыми фотографиями – вторым по честности средством воспроизведения бытия после памяти. В воспоминаниях своей жизни Георг не имел белых пятен и видел лицо любимой Габи рядом с лицом Штефана.

– Мне кажется, что только нос мой, а глаза, брови и губы от твоей бабушки, – Георг разлил по чашкам из самовара чай и одну пододвинул к Штефану. – Так рано чаепитием, конечно, не занимаются, но с чаем разговор всегда уютней. Тем более это будут воспоминания, а запивать их чаем очень вкусно. Угощайся.

На улице второй раз пропел петух, и Георг попросил своего внука рассказать о том ребёнке, который родился в середине сорок пятого года, в то время, когда его отец, потерянный всем миром, двигался в направлении Алтая.

– Я ведь даже не знаю, по чьей стороне являюсь твоим дедом.

– По маминой, – подхватил разговор Штефан. – Мама родилась девятого мая сорок пятого, в Швейцарии. Мой прадед, бабушкин отец, ты его знаешь – он вёл банковский бизнес и поэтому имел возможность во время начавшихся в Германии бомбёжек увезти семью в Женеву. Там и родилась мама. Бабушка назвала её Евой.

– Прекрасное имя! – с умилением, вытирая катящиеся по щекам и теряющиеся в бороде слёзы, произнёс Георг. – Ева!

– У мамы в фотоальбоме есть одна-единственная фотография, на которой я тебя видел. Но она очень плохого качества, и на ней ты изображён в профиль, среди множества людей. Тебя все считали погибшим где-то в Гималаях, а бабушка предпочитала не рассказывать о тебе. Не знаю почему. Имя моего отца Вольфганг Вагнер, бабушка познакомила маму с ним. Он был банкир, но, к сожалению, два года назад умер.

– Сожалею.

– После замужества мама переехала в Женеву к моему отцу, туда же, где родилась. Там я родился и живу. Бабушка умерла прошлым летом.

– Я знаю. Она приходила ко мне, – тихо подтвердил Георг.

– Куда приходила? – не поняв, о ком это говорит дед, переспросил Штефан.

– Во сне приходила – попрощаться. Но, о тебе и Еве ничего не сказала. У тебя есть дети?

– Нет. Я даже не женат. Некогда семьёй заниматься, дел много. Ну вот, в общих чертах о нашей семье. Ты о себе расскажи. Мы-то живём привычно, а вот твоя судьба покрыта тайной, я бы сказал, мистикой. Расскажи мне, пожалуйста, о себе всё, в самых мелких подробностях. У меня даже волосы на теле зашевелились, когда я понял, что это ты, мой дед.

Петух пропел третий раз.

– Я очень хорошо помню и как сейчас вижу это время. Мне тогда было шесть лет, и к нам в Саарбрюккен в очередной раз приехал погостить мой дядя. Брат моего отца с севера Германии, из маленькой деревушки с названием Роггов. Он приезжал редко, и встречались мы с ним в моей жизни всего три раза. Два раза он был у нас в гостях, а несколько позже я, уже будучи студентом, навестил его во время моей небольшой экспедиции на север Германии. Он сильно запал в мою память. Звали его Вольфхарт. Когда я был ребёнком, его имя ассоциировалось у меня с чем-то сильным, большим и бесстрашным. Да и само оно изначально несёт в себе образ – волчья сила, крепость и твёрдость. Не знаю, имя ли его сделало таким или он создал таким образ своего имени, но всё сходилось. Он был здоровенный, плечистый с обветренным морским воздухом суровым лицом и слегка прищуренными, добрыми глазами, в которых светились небесного цвета, излучающие мудрость, зрачки. В детстве он привлекал меня тем, что жил, по моим детским меркам, очень-очень далеко, куда обычному человеку практически невозможно было добраться. Для меня это создавало огромную тайну неизведанной дали. К тому же он подарил мне высушенных морских крабов, ракушки и ещё несколько мелочей, присущих приморскому быту. Лишь позже я узнал от отца, что жил Вольфхарт бедно, даже относительно нашей семьи, которая также не отличалась изобилием, по меркам нашего города. Но именно эти дары, полученные из его рук, хранимые им в дороге, чтобы лёгкие, сухие крабы не поломались в дорожной тряске и не испортили моей радости, стали для меня очень дороги.