Анна Пастернак - Дневник Дейзи Доули

— А ты знаком с Марком Твенки?

— С Марком Хренки? — Он развернулся на стуле и посмотрел на монитор, где все еще красовалось письмо про меня.

Я посмотрела на Джейми, затем сделала гримаску, изображая собачку, прижала руки к груди, как лапки, и сказала «тяв-тяв», а потом «гав-гав». Джейми засмеялся, и я тоже не выдержала и расхохоталась.

— Только гораздо позже до меня дошло, что он смеялся не вместе со мной, а надо мной! — объяснила я Трою. — Я-то думала, моя остроумная шутка нас объединила, но на самом деле он все это время потешался надо мной. Вот в тот самый миг и возникла схема наших дальнейших отношений.

Я сделала паузу и заметила, что Трой рассматривает меня, склонив голову набок. Хотя на горизонте моего сознания и проплыла туманная мысль, что, возможно, рассматривает он меня с отвращением, было уже поздно. На меня нашла та особая разновидность словесного недержания, которая приключается на свиданиях, — поток признаний остановить было уже невозможно. Я и не пыталась, хотя перед моим мысленным взором всплыл образ разгневанной Джесси, оравшей: «Заткнись немедленно, ты все испортишь!» Но заткнуть этот фонтан было нечем. Я неслась по тонкому льду излишней откровенности, и он зловеще трещал у меня под ногами. Я изливала Трою душу, не упуская ни единой подробности.

Я осушила бокал. Между нами повисло напряженное молчание, моя взбудораженность и кураж прошли, и теперь я чувствовала себя глупо и подавленно. Теперь я поняла, в чем состоит главная опасность таких свиданий разведенных людей: оба рассказывают свои похожие печальные истории, а потом обнаруживают, что больше у них нет ничего общего — лишь взаимная неловкость тех, кто рассказал друг другу о себе слишком много и слишком поспешно. Возможно, Трою стало меня жалко, потому что он сказал — и вполне доброжелательно:

— Похоже, вы с ним не очень-то друг другу подходили.

— Да, это точно. Мы пробуждали друг в друге зверя, — неуклюже отозвалась я. — Когда я вышла за Джейми, то не стала относиться к нему лучше и не полюбила его; я стала хуже относиться к самой себе! Мне было с ним скучно, а когда тебе с кем-то скучно, то сделать так, чтобы стало не скучно, невозможно, ведь верно? — Я подняла на Троя глаза и поняла, что все испортила. Ему явно было со мной скучно.

Трой налил мне еще.

— Не могу себе представить, чтобы кому-то было с вами скучно, — возразил он. — Вы такая открытая, вам нужно… как бы эмоционально предохраняться — от излишней доверчивости.

— Это единственное, от чего мне сейчас нужно предохраняться! — Я горько рассмеялась. — Большинству мужчин такая доверчивость не по нутру. Они находят ее угрожающей.

— А я не большинство. — И Трой посмотрел мне прямо в глаза.

В ту минуту, когда Трой высадил меня возле дома Джесси, даже не попытавшись поцеловать или назначить следующее свидание, я запала на него со страшной силой. Может, потому что он богаче меня? (И почему женщины всегда чувствуют, что им надлежит скрывать свою симпатию к богачам, боясь признать, что толстый кошелек пробуждает в тебе эротическое желание, потому что способность платить — составляющая потенции? Что в этом унизительного?!) Или, может, потому что Трой не делал мне никаких авансов, а мне вдруг горячо захотелось, чтобы он ко мне подкатился? В любом случае, меня возбуждала его сдержанная уверенность в себе, уверенность хозяина положения. Его глаза поблескивали, а взгляд говорил: «Мы оба знаем, что я тебя получу, стоит мне пожелать».

И мне действительно хотелось, чтобы он меня пожелал, и это несмотря на то что я сама была инициатором развода.

То, что Джейми не пытался меня удержать, я восприняла как болезненное отвержение. В ту ночь, мысленно перебирая все подробности свидания с Троем, мучительно анализируя каждое слово и жест, я подумала о том, что от мужа уходишь задолго до того, как собираешь вещи и хлопаешь дверью. Или, как в моем случае, спускаешься по лестнице, пытаясь удержать в охапке косметичку, орхидею и полиэтиленовый пакет с белыми, но уже застиранными и посеревшими трусиками. В тот момент ноги у меня дрожали от боли и напряжения, потому что с утра я перестаралась, слишком сильно задирая их на занятиях йогой. Знало ли мое тело заранее, что я, позанимавшись с утра йогой и помахав ногами в «приветах солнцу», а потом перехватив бутерброд с курицей, пойду домой, соберу вещички и свалю от мужа? Не потому ли мне было в то утро так трудно на занятиях? Не потому ли я чуть не шлепнулась носом в циновку, выполняя упражнение «собака», и таки рухнула на пол из положения «мостик», дрожа, будто желе на тарелочке?