Марина Назаренко - Тополь цветет - Повести и рассказы

А ведь выпивали-то так, меж собой — Серега Пудов с женой Верой, они с Татьяной да Борис Николаевич с Валентиной Николаевной, выучившей в Редькинской школе всех холстовских ребятишек, а нынче ушедшей на пенсию из-за внука: не доглядели мальчонку, он и опрокинул на себя кипящий чайник — год из беды вызволяли! Степан снова вспомнил, как Борис Николаевич тряс всем руки: «Все путем, Серега, победа! Победа, Степан!»

Тропка вывела его на берег реки, здесь довольно высокий. По обрыву густо стояли и лежали кусты и деревья. Старая черемуха, давно разбитая молнией, помнила помещика Карпа Иваныча, жившего на той стороне в лесу, его купальни. От черемухи отщепились три ствола и легли по крутому берегу. И только главный тянулся вверх всеми ручищами. Чернота лежащих стволов поросла белыми дорожками грибов-дикарей. «Вот и у меня душа плесневеет», — содрогнулся Степан.

Черновато, головато кругом, серые стволы и ветки, засохшие будылья загружали берег. Река неслась, черно вилась водоворотиками, воды после дождей порядочно.

Если когда-нибудь вода с новой Вазузской плотины дойдет сюда, то, возможно, зальет Барский песок на той стороне (какой «песок» — одно званье, все затянуло кустарником и травой). А хорошо бы достала до вала, по которому дымится голый ольшняг. Возможно, и не будет воды, как случилось после пуска Рузской плотины. А тоже ждали…

Раньше никакого вала и ольшняга не было — сквозные сосны подымались вверх от заливного пахучего луга. Зимой меж сосен накатывали ледянку, и ребятня неслась с нее на леднях через луг на реку — из-за того проруби делались под самой деревней, под Степановым домом. Но во время войны луг просек третий противотанковый пояс Москвы. В деревне стояли военные, рыли противотанковые рвы. И деревенские рыли — бабы, девки, ребятишки, он как раз после того на фронт попал. Семнадцати еще не минуло, но германец подпирал под ворота.

Как сейчас помнил Степан, в рождество богородицы, в холстовский престольный праздник, двадцать первого сентября, снимали «изобку» у тетки Матрены: щелкали семечки, топтались и слушали гармонь. По кругу ходила мелкота, взрослых парней всех взяли. В ту ночь до светлого бродил он по деревне с Кланькой Матрениной, на рассвете она вынесла свою карточку, чтобы взял на войну.

Скуластенькое, квадратненькое лицо черно проступало на глянцевой бумаге, две точки вместо глаз впивались ему прямо в сердце. В жизни у Кланьки глаза были светлые…

А утром скрипела по деревне телега, лежали на ней мешочки с харчами, за телегой валили ребята и женщины. Матренина Кланька стояла у своего дома. Он поглядел в ее сторону только раз и пошел, невпопад отвечая матери.

Когда возвратился с войны, Кланьки уже не было — уехала в няньки в Москву. Дом спалили, а тетка Матрена померла, скитаясь по чужим избам. Ему показалось — изменила Кланька не только ему, но и всей деревне. А кто знает, возможно, и женился бы он на своей деревенской.

— Степан! Шагистый какой, не догоню никак!

Степан врос в землю, дивясь детским своим мыслям. Всю жизнь он про Кланьку и не вспоминал и вдруг вздумал горюниться.

Алевтина Грачева раскраснелась от ветра и быстрой ходьбы. Была она полна, но ловка. Что ноги, что руки, что голова. Волосы из-под платка — вороново крыло, как говорила бабка Наталья, хотя Алевтине все сорок, а то и сорок два — ну да, девчонке ее, Женьке, шестнадцать, одинаковые они с его Тамаркой, обе в десятый перешли.

— А я полоскала под конюшней, да берег скотина истолкла — не подступишься.

— А ты не боишься под конюшней — вдруг выдра схватит?

— А они водятся тут?

— А как же? Я уже сколько шкурок сдал.

— Вот к слову не пришлось, — мне на воротник сделал бы?

— А чего ж не сделать…

Помолчали, идя по тропке друг за другом. Бедра у Алевтины высокие, круглые, и ноги круглые над сапогами.

— А я ведь тебя одну вещь хотела попросить.

Степан молчал.

Дойдя до деревни, она остановилась:

— Я тут, задами пойду, вишь, подсохло.

И верно, тропка позади огородов обсохла и бережок у тына задышал — мелко-мелко всходили по нему разные травки. Было свежо, и никаким духом от земли не тянуло. Степан нагнулся и сорвал зелено-лиловенький кругляшок, растер в пальцах — что ж, мята пахла мятой, просто не набралась еще силенок.

— Ты чего какой-то дикий сегодня?

— Водку не надо было пить вчера. Я замечаю, после самогонки ничего, а после водки такая тягость. Все нутро болит.

— Тебе совсем бы бросить ее, а, Степан?