Эндрю Хёрли - Лоуни

Несколько секунд отец Уилфрид постоял у стены, глядя на нас. Смятение Генри росло.

— У меня к вам вопрос, мальчики, — сказал отец Уилфрид наконец, принимаясь, как обычно, расхаживать взад-вперед по каменным плитам и похлопывая ладонью по Библии. — Когда наступит Судный день, кто будет низвергнут ниже всех в Ад?

Пол немедленно поднял руку.

— Язычники? — предположил он.

— Нет, — ответил отец Уилфрид, — еще ниже, чем язычники.

— Протестанты? — продолжал Пол.

Отец Уилфрид внезапно остановился напротив Генри:

— А ты как думаешь, Маккаллоу?

Генри испуганно поднял на него глаза:

— Убийцы, преподобный отец?

Отец Уилфрид покачал головой:

— Нет, Маккаллоу. Те, о ком я говорю, будут с завистью смотреть на то, как наказывают убийц.

— Те, кто погряз в блуде, — внезапно сказал Пол.

— Ближе, Пиви. Онанисты, — объявил отец Уилфрид.

Генри смотрел себе под ноги.

— Испорченные маленькие мальчики, у которых слишком много времени и есть руки, которым нечем заняться. Маккаллоу, твоя мать говорит, что ты онанируешь.

— Нет, преподобный отец.

— Она говорит, что ты держишь в своей комнате грязные журналы.

— Я не держу, преподобный отец. Это ее журналы.

— Ты хочешь сказать, что твоя мать лжет?

Генри ничего не ответил.

— Пятая заповедь, Пиви.

— Чти отца твоего и мать твою, — процитировал Пол, выжидательно глядя на Генри.

Отец Уилфрид положил Библию на стол:

— Я еще раз спрашиваю, Маккаллоу. Твоя мать — обманщица?

— Нет, преподобный отец.

— Так, значит, то, что она мне рассказала, правда?

Генри опустил голову на руки. Отец Уилфрид скривил верхнюю губу, как будто запахло чем-то крайне неприятным.

— Грешный мальчик, — сказал он, — у меня не было времени для таких вещей, когда я был в твоем возрасте. Я был слишком занят, выпрашивая остатки пищи, которыми и собака погнушалась бы, чтобы прокормить свою семью, да и соседскую тоже. Подумай о бедных в следующий раз, когда тебя будет одолевать искушение, — их рукам неведома праздность, мальчик. Они либо работают, либо молятся о работе.

— Простите меня, преподобный отец, — рыдал Генри.

Отец Уилфрид впился взглядом в Генри, но протягивал руки в нашу с Полом сторону, и, неуверенно посмотрев друг на друга секунду, мы передали ему крапиву, которую священник взял, даже не поморщившись.

— Руки, — приказал он Генри.

— Что? — не понял мальчишка.

— Дай мне руки, — повторил отец Уилфрид.

Генри протянул вперед руки, и отец Уилфрид положил крапиву ему на ладони.

— Сожми, — последовало следующее приказание.

— Пожалуйста, преподобный отец, — взмолился Генри. — Я больше не буду.

— Сожми крапиву, Маккаллоу!

Генри осторожно сложил вместе ладони, и отец Уилфрид неожиданно сильно шлепнул по ним. Генри вскрикнул. Отец Уилфрид сдавливал ладони Генри все сильнее, пока зеленый сок не потек между пальцев несчастного вниз по рукам.

— Поверь мне, Маккаллоу, эта боль не идет ни в какое сравнение с той, что испытывают онанисты в Аду.

Рыдания продолжались еще с минуту, потом отец Уилфрид разрешил Генри выбросить крапиву в мусорное ведро, после чего идти в церковь молиться о прощении.

— Никому ни слова, мальчики, — сказал отец Уилфрид мне и Полу, когда мы надевали куртки. Пол слегка порозовел от возбуждения после всего происшедшего. — Эти уроки только для вас и ни для кого другого.

— Да, отец Уилфрид, — монотонно пропели мы в унисон.

— Хорошо, — сказал он, — а теперь на колени.

Мы встали на колени перед священником на каменных плитах ризницы, и он по очереди возложил холодную руку нам на головы и прочитал, один из своих излюбленных отрывков из Притч:

— Надейся на Господа всем сердцем твоим и не полагайся на разум твой. Во всех путях твоих познавай Его, и Он направит стези твои.

— Аминь, — сказали мы, и отец Уилфрид улыбнулся и ушел в кабинет, закрыв за собой дверь.

Мы были для него чем-то вроде той старой велосипедной покрышки, которую он, бывало, катил перед собой по улицам Уайтчепела, когда был мальчишкой, похлопывая по ней время от времени, чтобы выровнять траекторию и не дать ей скатиться в грязь, что, похоже, бедный Генри частенько делал.

Мы нашли Генри в часовне Божьей Матери. Он стоял на коленях перед обрядом Девы Марии, глядя в ее глаза невинной лани, что-то шептал и плакал. Распухшие руки его дрожали, когда мальчишка изо всех сил старался сложить их вместе. Пол засмеялся, застегнул куртку и вышел на улицу.