Эндрю Хёрли: Лоуни

Рядом с матрасом лежала куча грязных полотенец и стоял эмалированный таз с окровавленными инструментами: скальпелем, ножницами и парой щипцов. Кровь потемнела и сгустилась. Здесь Элс родила ребенка, который никогда не видел дневного света.

В дальнем конце помещения стояла плетеная корзина. Она качалась, когда младенец брыкался и хрипло кричал. Клемент заткнул уши руками.

В низком помещении крик казался невыносимо громким. У стены стояли Паркинсон и Коллиер. Собака лежала, положив голову на лапы, она трусливо смотрела вверх в поисках ободрения. Раз заскулив, она умолкла.

Помимо крика младенца слышен был посторонний звук — глухой рокот, исходивший откуда-то снаружи и похожий на отдаленные раскаты грома. Звук прокатывался, рассеивался и снова возвращался. Я понял, что это море билось о скалы рядом с «Фессалией».

— Теперь можешь возвращаться наверх, — сказал мне Леонард, склоняясь над корзинкой и вынимая младенца, завернутого в белую пеленку.

— Нет, — ответил я, — я хочу быть с Хэнни.

Я наклонился и сжал руку брата, но он не мог открыть глаза. Ему было плохо. Все его тело было охвачено дрожью, из ноги сочилась кровь. Хэнни умирал.

— Клемент, — произнес Леонард.

Клемент мягко положил руку мне на плечо:

— Давай! Ты лучше делай так, как они говорят. Все равно ты ничего не можешь сделать для него сейчас.

— Я хочу остаться.

— Не-а, — сказал Клемент, и голос его упал почти до шепота. — Не пойдет. Поверь.

Я понял, что Клемент был прав, что я должен уйти вместе с ним, но я не хотел оставлять Хэнни наедине с этими людьми.

Леонард со свертком прошел мимо меня. Младенец по-прежнему страшно кричал, отчаянно, как попавшее в капкан животное. Крик был настолько громкий, что Леонарду пришлось плотно прижать ребенка к груди.

— Иди, — повторил Леонард, повысив голос. — Тебе нельзя оставаться.

Я почувствовал, как меня тащат из подвала: Клемент выволок меня за руку вверх по ступенькам в коридор, где он встал спиной к двери, чтобы я не мог спуститься обратно.

— Они скажут, когда все будет сделано, — сказал он.

— Когда что будет сделано? — спросил я.

— Когда ему станет лучше.

— Что они будут делать с ним?

— Они? — повторил Клемент. — Они ничего не будут делать.

— Не понял.

Клемент бросил на меня взгляд, заставлявший предположить, что он тоже не понимал.

Не знаю, как долго я ждал. Час, может быть, два. Туман плотно облепил дом, и коридор наполнился бледным светом. Все это время Клемент стоял, прислонившись спиной к двери и с тревогой глядя на меня, пока наконец мы не услышали голос Леонарда, зовущего нас вниз.

Клемент отошел в сторону, и я бросился через две ступеньки вниз, в темноту. Лампочка в потолке была вывернута, и подвал освещался только свечами, расставленными вокруг нарисованного мелом на полу круга. Леонард, Паркинсон и Коллиер стояли внутри круга. Собака Коллиера лежала, дрожа, у его ног.

За пределами круга на матрасе лежал Хэнни, а рядом с ним — младенец. Оба были неподвижны. Хэнни свернулся клубком, обняв руками колени; он так же лежал, когда я оставил его. Младенец был наполовину завернут в простынку.

Пеленки на нем разошлись в стороны, и хотя Леонард быстро выступил из круга, чтобы снова накрыть ребенка, но все-таки недостаточно быстро, и я увидел невидящие серые глаза младенца. Сморщенное желтое лицо. Жуткие вздутия на шее. Искореженную не то лапу, не то руку.

Я увидел младенца. Не уверен, что это человеческое существо.

Леонард присел рядом с Хэнни и осторожно потряс его за плечо. Хэнни открыл мутные глаза.

Он потер лицо тыльной стороной рук и сел. Мгновение спустя он узнал меня, хотя глаза его были полузакрыты. Леонард помог ему встать на ноги. Кровотечение остановилось, и брат подошел ко мне, не хромая.

— Ну, и что ты теперь скажешь? — послышался голос Паркинсона из темноты за свечами.

Я почувствовал руку Хэнни в своей. Она была теплая и тяжелая.

Паркинсон тихо засмеялся. Видя мое недоверие, Коллиер тоже рассмеялся. Собака гавкнула и встряхнула ошейник.

Младенец по-прежнему не шевелился. Он лежал с полуоткрытыми глазами, устремленными в потолок.

Море тяжело билось об скалы, отступало и снова возвращалось, но слабее, чем раньше.

— Прилив отступает, — сказал Леонард.

— К двум часам пески будут свободны, — добавил Паркинсон.

— Туман, однако, не поднимется, — сказал Коллиер.

— Нет? — удивился Леонард.

— Воля ваша, а на улице холодно, — усмехнулся Коллиер, — особенно из-за половодья. Подальше от берега туман не рассеется весь день.