Николай Плотников - С четверга до четверга

Они стояли у стола, и Корольков выдержанно, со скукой ждал.

Николай Максимович открыл портфель и вытянул нитяной носок с шаром-кистенем. Нижняя челюсть лица у него стала деревенеть, и поэтому он не сразу выговорил: «Вот».

— Что это? — спросил Корольков.

— Это… Это для вас. Этим я вас убить хочу, — сказал голос настолько незнакомый, что у них у обоих сжало затылок.

— За что же? — не волнуясь, спросил Корольков. Он даже не шелохнулся, серые глазки его не изменились.

— Так. Просто так, — сказал Николай Максимович.

Они помолчали пять-десять секунд. Потом Корольков нагнулся, выдвинул ящик письменного стола и стал в нем шарить. Теперь была видна только складка шеи и седоватые короткие волоски.

Николая Максимовича всего обдало ознобом: «Вот — дозволено все — бей!» Носок с кистенем оттягивал руку до самого пола, рука стискивалась, наливалась, наливалась, держалась на волоске… Но тут наступил провал: он не помнил, что он сделал, он только видел размытый розовый круг.

— Прочтите вот это, — устало сказал голос Королькова, и рука протянула незапечатанный конверт со штампом издательства. На конверте стояло:

А в конверте был листок, исписанный его аккуратным округлым почерком.

«При разборе моего дела прошу учесть нижеследующее: с семьей у меня нормальные семейные отношения, на работе пользуюсь уважением руководства и сослуживцев, здоров, особых запросов не имею. Однако в 37-м году столкнулся с противоречием, которое считаю неразрешимым. В виду этого и чувствуя постоянную скуку, принял решение самоликвидироваться. Поэтому прошу в смерти моей никого не винить, а имущество разделить согласно закону. Письмо это прошу не разглашать, чтобы не оказать вредного влияния на подрастающее поколение. Из этих же целей не оглашаю характер противоречия.

«…Особых запросов не имею…» — шепотом повторял Николай Максимович. «За что же его? — Просто так. Убить просто так…» Он поднял голову: Корольков стоял близко и спокойно, сквозь ворот рубашки была видна пухлая грудь, она дышала.

— Вот, возьмите это, — сказал Корольков тихо. — И употребите, если надо. Это вас оправдает. — Он поправил подсученный на голой руке рукав и добавил: — И мне полегче. Когда не сам…

Николай Максимович хотел что-то сказать, но губы не слушались. Он выпустил носок, шар стукнул о паркет, ноги сами попятились, сами вывели его на площадку. Там, в темном углу, где в носу першило от известковой пыли, он обвел пальцем алое пятно, расплывающееся на штукатурке. «…Убить. Просто так. Вот она правда — не за вину, а просто так убить. Василия Михайловича. Да, дважды: в такси и здесь, и больше — сотни раз убивал — в комнате, в туалете, в автобусе… Просто так. Не надо никакой вины — хотя она и есть, — просто так ударь его, чтобы ненависть сожрала, сглотнула свой кусок и отвалилась — просто так, — отвалилась и лениво задремала. Тогда она перестанет давить…»

Он еще раз обвел алое пятно. Но оно осталось и на ступеньках, и на песке дворика (где еще этот жесткий песок? во рту?), и на столбе у ворот. Только в переулке он почувствовал, что держит в руках конверт с завещанием Королькова. Он сложил его и спрятал во внутренний карман. Комок конверта надавливал изнутри на дыхание, как булыжник. Но он не мог его выкинуть.

«Всякому, кто убьет Каина, — вспомнил он, — отмстится всемеро». Николай Максимович остановился. «Но почему? Почему не Каину, а тому, кто убьет Каина?» Нет, с этим нельзя согласиться…

Дождь стал стихать, но набухшие тучи только над самыми деревьями пропускали слабый рассвет в низкую бревенчатую комнату. Туман, как длинное безглазое лицо, лепился к отпотевшему стеклу, сырая покорность стекала беззвучными полосами, обволакивала веки и похолодевшие серьезные глаза. Еще немного, и можно понять, и можно забыть нечто, не забыть, но успокоить, принять и успокоить, потому что идет стихающий дождь, а духи лесов смотрят на мои смирные руки, сложенные поверх ватного одеяла, а в избе пахнет печным дымком, мочалкой, вареной картошкой и еще чем-то деревянным, самодельным, наивным. За дорогой прокричал петух, второй, в темной яблоне завозилась, пискнула птичка, и мокрые толстые листья чуть заголубели по краям. Меж двух листьев стало видно промытую маленькую звезду. Еще немного…

Николай Максимович сел на постели, и ноги нащупали тапочки на сыром полу.

«Авель, убивающий Каина, может быть, сам становится Каином? — прошептал он в раздумье. — Всякий убивающий без суда — убийца, и самосуду никогда нет оправдания. Поэтому: «Всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро».