Николай Плотников - С четверга до четверга

По болотистой низине бродил егерь Артем, иногда нагибался, точно грибы собирал. Над ним, тревожно крича, кружились крупные кривоносые кулики-кроншнепы — редкий, исчезающий вид.

— Во! — сказал Пашка и гордо поднял руку. Артем глянул равнодушно.

— Иди в дом! — сказал он. — Я счас приду…

В комнате на столе стоял теплый самовар. «Успел когда-то запаять?» Пашка наливал вторую кружку, когда вошел егерь, осторожно положил на лавку шапку, полную крупных рябоватых яиц.

— Сахару-то привез? — спросил он. — А то здесь у нас нету…

— А это — яйца — зачем? — спросил Пашка, доставая сахар.

— У тебя в путевке утка?

— Да, две.

— Нет, не утки две, а селезни. Утка — нарушение это, — строго сказал егерь. — Акт надо составить.

— Да я нечаянно… Навскидку…

— Ладно — повесь ее в сенцах. Повыше, а то кошка достанет. Масла-то не привез?

— Сало есть. Шпиг. Немного…

Артем жевал медленно, думал о чем-то, смотрел в окно.

— У кроншнепов яйца лучше куриных, — сказал он. — Стой-ка!

Он привстал, прислушался и гибко метнулся к двери. — Ружье дай! Заряжено?

Пашка протянул одностволку, достал из кармана патрон. Артем бесшумно скользнул в дверь. Пашка ждал, прильнув к окну, ничего не понимая. С задов с огороду бахнул выстрел, из-за угла вышел Артем. Он нес за ноги белую курицу, курица еще трепыхалась. Артем остановился, свернул ей шею, подул под перья. С проулка к палисаднику бежал раскорякой невысокий мужик в телогрейке, кричал тонко:

— Что ж ты, гад, делаешь, окаянный? Нет на тебя, гада, управы, сироту, последнюю несушку, чтоб тебе, сдохнуть, гад проклятый!

Пашка разглядел, что это не мужик, а баба в стеганых брюках, пожилая уже, растрепанная. По обветренным щекам точились мелкие слезинки, кривился разинутый рот. Артем шел неторопливо, у крыльца приостановился, сказал через плечо:

— Я тебя, Манька, упреждал. Два разу. Распускаешь скотину на казенную территорию. Здесь тебе не свой двор. Ясно?

Баба еще чего-то кричала, но он не слушал, вошел в дом, кинул курицу к печке.

— Вот и обед. Я живу один, в хозяйстве все сгодится. Пойдем на речку — поможешь. Напился чаю?

Пашка ничего не ответил.

Артем оттолкнул легкую сшивную лодочку, сел на кормовое весло. Глинистая вода бурлила у топляков, крутила воронки под берегом; лодку сразу подхватило, вынесло на струю, мелькали по сторонам кусты, мокрые оползни, камыш в протоках. У подмытой рухнувшей осины шумело, как на перекате, пузырилась пена.

— Гляди! — крикнул егерь. — Проскочим — придержись за кусты. Понял?

Пашка держался за кусты, а егерь прощупывал дно багром вокруг, потом сплавились метров на двадцать и опять стал шарить в глубине, зацепил что-то, напрягся, перехватил и вывалил в качнувшуюся лодку облепленный илом тяжеленный рюкзак.

На берегу они сортировали содержимое: размокшие концентраты, макароны, хлебную слизь — налево, консервы, патроны, котелок, топорик, цейсовский бинокль в футляре — направо.

— Сахар-то весь растаял, — говорил Артем. — Говорил им — не суйтесь.

— А кто это так?

— Двое — москвичи тоже — сплавлялись на надувнушке в самое половодье, пропоролись, один чуть сам не утоп, а ружье утопил… Дураку закон не писан!

— Что ж не искали?

— Один-два раза приезжал, искал. Да разве найдут?

Пашка расправил промокшую обертку.

— «Концентрат пшенный», — прочел он. — И у меня такой же.

— В действительной еще им закормили… Пусть рыбы его едят!

— А вы на каком фронте служили? Я — на Первом украинском. Связист.

Егерь встряхнул пустой рюкзак, встал, прищурился сверху.

— Мы — части спецназначения, — сказал он веско. — Рядовой?

— Да… Я с двадцать шестого, два года служил. В Германии был…

— Так… А я — старшина. Сверхсрочник. Значит, ты подчиненный. Так?

— Да…

— Вот и бери багор, весло, пойдем до дому.

«Не всякий стал бы за чужое барахло рисковать, в половодье в реке шарить», — с уважением думал Пашка, шагая за старшиной. — Эти москвичи, наверное, крест поставили на своем добре. А он нашел!»

Артем шел впереди, на одном плече нес мокрый пудовый рюкзак, поплевывал, усмехался.

— Сколь, думаешь, за такой бинокль дадут? — спросил, подходя к дому.

— Кто его знает… Немецкий, дорогой.

— Через часик пойдем шалаши ставить.

Пашка затопил печь с плитой, сварил в котелке концентрат, поел, но егерь все не приходил, и он пошел его поторопить. На половине Артема было тихо, свежепокрашенная дверь отворилась туго. Артем сидел за столом в одних шерстяных носках, в гимнастерке и чистил проржавевшие стволы. Рядом на полу в банке с керосином мокли какие-то детали, на лавке на газете блестел разобранный затвор. А над кроватью на стене висело другое ружье, «Симеон» двенадцатого калибра. Когда стукнула дверь, Артем дернулся, метнул жесткий взгляд, сдвинул прямые брови: