Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

— Не станет, — буркнул неизвестный девочке гость. Оксана улыбнулась сначала ему, чужому, а потом уже внучке.

— Успокойся. Ко мне ни старость, ни смерть не спешат. — Запнулась. При Кире о смерти! Маша рассказывала, насколько болезненно восприняла девочка кончину соседа, болевшего силикозом. Рабочего, которого хоронил весь Забойск.

— Ты слушай! — продолжила внучка уже сбивчивым тоном. — Я тебе и борщ сумею сварить, и полы перемою. Ты отдыхай, ничего не делай. Идет?

— Не идет! — отшутилась бабушка, поправляя прядь, выбившуюся из-под берета и легшую на лоб завитком. — Буду при деле, покуда жива.

Уходя, Оксана по-хозяйски погасила трехцветную люстру. Маша поспешила включить в проходной комнате телевизор, усадить дочку на винтовой табурет. Здешний телевизор был поскромней, чем цветной, купленный ими дома, в Забойске; многие из шахтеров могли побаловать свои семьи такими. Красочно! Празднично! Но и при черно-белом изображении любо-дорого смотреть на Красную площадь, на шествие самоходных громад.

Стиснув прохладную необъятную ношу — на паркет в знак протеста спорхнуло несколько лепестков, — Маша подошла к окну и застыла в задумчивости. Мать действительно умела держаться. То есть, конечно, сорвалась, получив похоронку. Но когда над ее собственной жизнью нависла угроза, она проявила редкую выдержку. И переборола напасть.

Сквозь стекла, чисто протертые по весне, сияют многоцветные гирлянды электрических ламп; натянутые в выси, они ощутимо соединяют две стороны улицы, два ряда домов. Лучи света, падающие сбоку раструбом, скользят по толпе, по красным флагам и транспарантам. В чьих-то руках колышется гроздь воздушных шаров. На круглых боках — синих, желтых и алых — прыгают блики. Главное, не прозевать бы салют! Мать с ее объявившимся на старости лет кавалером лишатся в стенах ЦДРИ завидного зрелища. В раннем Машином детстве взлетающие к небу огни были неотделимы от радостных сводок, от счастья победы.

Перед глазами иллюминация, за спиной ритмичная музыка, чеканный воинский шаг.

— Ма-а-а! Можно папу позвать?

— Он занят. Сиди.

— Хочу объяснить ему про войну. Понимаешь, я сейчас догадалась: не будет ее! Точно тебе говорю. Они знаешь как шли! Солдаты, матросы. Они…

— Не шли, а маршировали. Успокоилась, наконец?

— Ага! Поняла: такие силачи врага не пропустят. Тем более там наш Сергун. Он их повыстроит цепью, они и загородят все входы в нашу страну. — Просительно улыбнулась. — Верно ведь? Ну скажи…

— Молодчина! Правильно расценила. А теперь забудь про войну. Жди салюта, будет тебе полное удовольствие. Но условились — с балкона сразу в постель.

Девочка потянулась, прикрыла глаза.

— Куда меня? Опять к бабе?

— Не третьей же сюда, на тахту.

Прихватив цветы, Маша вышла на кухню, отвернула кран с холодной водой.

— Как мой шеф-повар?

— Именно твой. Надо же потомственному шахтеру попасть под команду, а точнее, под каблучок инженеру-технологу общественного питания. Нашему неученому брату предпочтительней рубать уголек.

— Зато завтра, спасибо вашему брату, будет что порубать за столом.

— Худо-бедно спроворим.

— Спроворь-ка обеденный стол. Мама просила с вечера его подготовить.

— Есть подготовить! — Снял крышку с кастрюли, отпрянул от пара, ткнул внутрь вилкой; приоткрыл другую посудину, прислушался, как булькает варево — будущий холодец. — Сейчас, только руки ополосну. Чего смеешься? Фартук мне не к лицу? Сама же обмундировала.

К лицу — не к лицу? Мужчине не обязательно быть красавцем, для Маши он все равно лучше всех! Плечистый, волосы что твой антрацит. Распахнутый ворот обрамляет крепкую шею, закатанные рукава приоткрывают мускулистые сильные руки. Ни к чему баловать, не то бы сказала: все тебе гоже! И фартук плюс поварешка, и спецовка да каска плюс брезентовая сумка на прочном ремне. Посмеиваясь, произнесла:

— Как обрядила, так и ходи. Пришла доложить насчет Кирки. Такое у телевизора сказанула. — Повторила соображение дочки насчет входов в нашу страну. Михайло одобрительно крякнул:

— Смышленая. Вся в мать!

— С ума сошел! Кто на кухне целуется?

— Кто? Повара.

— Отчаливай в комнату, там дочку целуй.

Прежде чем раздвинуть обеденный стол, Михайло чмокнул Киру в светлое темечко: «Заметано. Не будет войны». Справившись со столом, притворно поохал и поплелся обратно к плите. Маша расстелила белую камчатную скатерть, странным образом сохранившуюся с довоенных времен. Закинув на плечо край полотенца, перетерла «гостевые» чашки-тарелки, томившиеся в серванте от случая к случаю. Завтра, второго мая, как раз и будет тот случай. Девятого мая сервиза никто не коснется: Машино семейство отметит День Победы в Забойске, мать звана к ветеранам его дивизии.