Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

— У меня не… нет…

— Возьми мой.

Она высморкалась.

— Спасибо, Бернд. Я сделаю все, что захочешь. Ты совершенно прав. Если с тобой что-то случится…

— Или с тобой.

— Мне не так плохо, как тебе. Но я останусь одна…

— А если что-то случится с тобой, я останусь один.

— Ах, Бернд! Но мои отвратительные угри…

— Кати, я люблю тебя со всеми угрями. Но послушай, мне рассказывали про одного гамбургского профессора, который справляется с самыми страшными угрями в мире. Мы закончим работу и поедем к нему.

— Где я только ни была… Но никто не смог меня вылечить.

— А этот сможет! Он работает с лазером.

— Я и это пробовала.

— Это очень мягкая лазерная шлифовка. Десять-двенадцать сеансов по три минуты — и у тебя будет кожа, как у Орнеллы Мути.

— Бернд… Бернд, не сердись, пожалуйста, а то я опять заплачу…

— Плачь спокойно, — сказал он. — Ведь никто не видит.

— Господи Боже, Господи Боже, — причитала она.

— Что «Господи Боже»?

— Знаешь, сегодня утром я ходила в церковь, там, возле вокзала, Бернд.

— Черт побери! И что ты делала в церкви?

— Сначала я купила десять свечек…

— Слушай, да ты транжиришь деньги!..

— …и поставила их перед распятием, и попросила, чтобы сегодня произошло что-нибудь прекрасное. И еще попросила у Господа, чтобы он дал мне знак.

— Какой еще знак?

— Если я после молитвы смогу одной спичкой зажечь все десять свечей, то произойдет что-то прекрасное. И я зажгла все десять свечек одной спичкой.

— Все десять? Черт возьми!

— Да, и это действительно был знак. Потому что сейчас ты говоришь о профессоре и его мягком, скучном лазере. Но самое замечательное сегодня у нас еще впереди.

Через стену до них донесся звучный и четкий мужской голос. Мужчина говорил по-английски с американским акцентом.

— Это первоклассные вещи, мистер Мэйсон, — сказал американец.

Ему ответил второй мужчина, тоже по-английски:

— Ваши вещи — дрянь, мистер Баркетт.

— Это мне нравится, — сказал первый. — Если бы я был евреем, или бездельником, или левым, или черным, все было бы о’кей. И меня давным-давно признали бы.

— Вчера ко мне сюда приходил чернокожий автор, — сказал второй, — который заявил: если бы я был белым, я давно стал бы миллионером!

— Великолепно! А как быть с бездельниками или болтунами?

— Есть бездельники, которые пишут замечательные вещи.

— Например, Жене, да?

— Например, Жене.

— О Господи, — ахнула Кати, — что это с ними?

— Не волнуйся, — ответил Экланд. — Все нормально. Они просто читают по ролям рассказ Буковски.

— Чей рассказ?

— Тогда мне пора писать о том, как сосут хвост? — спросил за стенкой первый американец.

— Чарльз Буковски, — сказал Экланд. — Не слышала о таком?

— Нет.

— Надо знать! Фантастический автор. Я дам тебе почитать. То, что они здесь читают — рассказ, который называется «Величайшие писатели». Моя любимая история. Но у Буковски я люблю все рассказы. Один лучше другого, просто великолепны.

— Я должен писать о том, как сосут хвост? — повторил первый.

— Я этого не говорил, — ответил второй.

— О, Боже, — сказала Кати, — может, они напились или спятили? Или и то, и другое вместе? Мы же сумасшедшие. Буковски — это грандиозно!

— Послушайте-ка, мистер Баркетт, — читал второй, — мы деловые люди. Если бы мы издавали каждого автора, который на коленях умоляет нас об этом, поскольку его произведение так значительно и неповторимо, нас давно бы уже не было. Должны же мы что-то отсеивать. И если мы при этом будем сильно ошибаться, то отсеют нас самих. Это же просто. Мы издаем хороших авторов, которые делают товарооборот, и мы издаем плохих авторов, которые делают товарооборот. Ведь мы хотим что-нибудь продать.

— Послушайте, вы печатаете Буковски, — сказал первый, — а он банкрот. Вы же это знаете.

— Что ж, замечательно, — ответил второй. — Значит, он разорился только что.

— Он пишет дерьмовые книги, — сказал первый.

— Если дерьмовые книги делают товарооборот, то мы продаем и их, — парировал второй.

Оба мужчины рассмеялись. Экланд тоже засмеялся.

— Слушай, Бернд, — сказала Кати, когда чтение возобновилось, — обещаю тебе, что я выдержу все. Буду делать все, что ты скажешь. Но и ты должен делать то, что я говорю.

— А именно? — спросил Бернд, пытавшийся слушать и ее, и двух американцев, продолжавших читать.

— Три инъекции кортизона в неделю, — сказала Кати. — Как раньше. Или четыре. Я буду делать тебе уколы. У меня еще остался большой запас. Врач, который его отменил, был болваном. До этой отмены все шло отлично. А без кортизона тебе становится все хуже и хуже. Сегодня я резала тебе мясо. А завтра ты не сможешь повернуться. Хорошо, что у нас есть несколько дней, пока они разберутся с солнечной энергией. Начнем уже сегодня, Бернд, пожалуйста! Иначе все будет покончено.