Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

— Сейчас иду! — крикнул он.

— Отлично.

Лодер ждал. Мужчина в шлепанцах, проходя мимо него, поздоровался. Его собачонка в этот момент задрала лапку, и он остановился. Старый человек с множеством пигментных пятен на лице и иссохших руках.

— Soir, monsieur. [14] Прошу прощения (фр.).

Лодер ответил ему по-французски.

— Прекрасная погода, не правда ли?

— Замечательная, — ответил Лодер.

— Жарковато, — сказал старик, внимательно наблюдая, как собачка справляет нужду. — Но не слишком.

— Да, вы правы.

— Слава Богу, опять можно спать.

— Слава Богу.

— Soir, monsieur, — старик приветственно поднял руку.

— Soir, monsieur, — ответил Лодер.

Собачка потащила хозяина дальше. На ходу мужчина обернулся и печально сказал:

— Все преступники.

— Кто?

— Вы не слушаете новости? Политики — все преступники, кого ни возьми.

— Да, здесь вы правы, monsieur.

— Проклятые преступники, — продолжал старик, обращаясь к собачке, — ты ведь тоже знаешь это, Коко. Ничего, придет время… Мы не спешим. Все преступники. По всему белому свету.

Дверь распахнулась, громко проскрипев на кривых петлях. Герард Виртран вышел навстречу своему другу Вольфу Лодеру. Они обнялись.

— Вольф, дорогой мой! Я так рад!

— Я тоже рад, Герард! Снова увидеть вас, этот город…

— Все уже здесь, — сказал Виртран. — Моник и Изабель на кухне, остальные в гостиной. Хорошие люди. Они тебе понравятся. Моник и Изабель готовят жиго.

— Ах!

— С гарниром и салатом. А на первое — томатный суп.

— Изумительно!

— Жиго готовится только ради тебя!

По-немецки жиго — баранья лопатка. Но Лодер знал, что то, что ждет его на ужин у Виртранов в исполнении Моник — совершенное фантастическое блюдо, достойное аристократического названия. Вслед за Герардом он поднялся по очень высоким стоптанным ступеням узкой лестницы.

Эти каменные ступени снились ему. На каждом этаже была маленькая лестничная площадка и выкрашенная в зеленый цвет деревянная дверь, с которой слоями сходила краска, судя по всему, помнившая еще Первую мировую войну. От дверей доносился запах, который обычно бывает в старых книжных магазинах. Ему снился и этот замечательный запах. На четвертом этаже к двери была прибита табличка с надписью:

ENERGY SYSTEM INTERNATIONAL — ESI.

Лодер вслед за другом вошел в квартиру. Она была двухуровневой, очень большой и запутанной, как лабиринт. Везде царил потрясающий беспорядок. Журналы и газеты громоздились в узких коридорах. Вдоль стен выстроились шатающиеся полки с множеством книг, документов и папок. Деревянные половицы вздыхали и скрипели при каждом шаге.

В своем кабинете Герард представил членов киногруппы: Маркуса Марвина, Филиппа Гиллеса, Бернда Экланда и Кати Рааль. Они устроились между большими столами, заваленными книгами, брошюрами, газетами и журналами, которые ежеминутно грозили свалиться. Обстановку дополняли допотопный фотокопировальный аппарат, электрическая пишущая машинка, множество компьютерных мониторов и стопки перфокарт. На одном столе стоял дешевый факс, а на трех полках бара на колесиках теснились бутылки. Довершал картину манекен в изношенном и грязном смокинге, держащий в руке сигарету. Он стоял спиной к входящим, но если его разворачивали, то он демонстрировал лицо утопленника. Лодер положил руку на плечо гигантской куклы. Это приносит счастье, заявила Моник еще во время его первого визита сюда. Она говорила это каждому гостю, и каждый клал руку на плечо манекену, отысканному Моник много лет назад на блошином рынке. И этот манекен тоже снился Лодеру.

Свет проникал в комнату через изогнутую стеклянную стену — точно в студии. И Лодер с бокалом «Ричарда» (молочно-белого, сильно разбавленного водой) в руке смотрел сверху на церкви и дворцы, на Эйфелеву башню, на сотни тысяч домов и крыш города, и думал, что он счастлив, очень счастлив снова приехать в Париж и к своим друзьям Моник и Герарду Виртрану.

Женщины подали томатный суп. Моник и Изабель бегали туда-сюда, приносили судки, новые тарелки. Герард разрезал баранью лопатку. Наконец все устроились за длинным столом в кухне, самом большом помещении квартиры. Она находилась под самой крышей, и подниматься туда надо было по винтовой лестнице. Кафельные плитки на полу то и дело выскакивали из своих гнезд. Над плитой висели сковородки, разливательные ложки и кастрюли. Ни один стул не был похож на другой. Здесь стояли и примитивные белые табуретки, и кресла с подлокотниками и спинками, обтянутыми вытертым красным шелком. На столе лежала красно-белая скатерть. Через окно был виден весь Париж. Было жарко. Мужчины сидели в рубашках, женщины — в легких платьях. Обед длился почти час, пока на десерт не было подано ассорти из сыра. Женщины принимали похвалы за жиго, за вкусный салат и за замечательное вино, которое Моник так удачно купила к обеду. Моник сказала, что у них еще много такого вина. Лодер расхваливал хрустящий, поджаристый белый хлеб в форме палочки, который называется Bastard. Bastard — Лодер знал — это широкие палочки, а узкие называются багет или flute. Гиллес, улыбаясь, смотрел на Изабель, взмокшую от готовки и сервировки, и она улыбалась ему в ответ. Кати мелко порезала для Бернда Экланда баранье мясо — так тактично, что никто ничего не заметил. Уже несколько дней Бернд не мог отрезать себе даже кусок хлеба. Кати смотрела на него с восторгом. Она была нужна ему. Никогда больше она не позволит ему в одиночку поднимать «Бетакам». Так они сидели, ели и пили, и у каждого было чувство, словно они знают друг друга много-много лет и их связывают доверие и взаимная симпатия.