Леонид Хомутов - В сложном полете

Снова гром хохота.

— И еще… Раньше государство на чем держалось?.. — озадачил Женька вопросом. Да так, что все плутовато притихли.

— На боге и молитве!.. А теперь?.. — снова коварный вопрос… Середа аж тяжело вздохнул, покраснел (так ему хотелось привычно выразиться) и выпалил:

— …на дыре и пол-литре!..

Топот ног одновременно с хохотом заполнил казарму.

…Последними выступили Лавровский и Шмелев. Но, к сожалению, Игорь относится к широко распространенному типу ораторов, которые только правильно говорят. На собрании за трибуной — руководитель, а после — первый нарушитель. Как-то на лестнице, ведущей на чердак, я увидел его «бухим». Сидел небритый, а верный Ромаровский крутился рядом.

Я, понятно, тогда промолчал. Но потом, улучив момент, когда с Игорем никого не было, сказал осуждающе:

— Зачем напился? Ты же член бюро! Какой пример подаешь?!

Тот взглянул недовольно.

— Ты плохо знаешь диалектику. Человек не может быть всегда идеальным. Нужна разрядка.

Вот таков Игорь. И неплохой вроде человек, но слабоват к «дури». Возможно, из-за этого и институт бросил. Или выгнали…

Елиферий Зотеевич другого склада. Дисциплину не нарушает, но борется за нее, в основном, с трибуны в окружении командования. После собрания всегда держит нейтралитет. Не делает замечаний ни одному разгильдяю.

А бороться за дисциплину, за отличную успеваемость надо, по-моему, повседневно, в самой гуще курсантов, во всех условиях армейской жизни в любое время. И словом и делом — личным примером. Только тогда будет настоящая отдача и действенность комсомольской работы. А то покритиковать с трибуны какого-то нарушителя, которого критикуют все, самое легкое. И он на тебя не обидится.

По-видимому, Елиферий нарочно так делает. Бережет здоровье, не портит ни с кем отношений, действуя по принципу: зачем, будучи в массе, воевать с массой? Все равно ее не перевоспитаешь, а неприятности получишь…

Постановили: в ближайшее время организовать встречу с офицерами училища — героями фронтовиками.

…Проснулся от нестерпимой рези в низу живота. Скорей в туалет… В полутьме вскочил с койки, шагнул к сапогам. Надернул один, надернул другой… Ой, что за гадость?!.. Полсапога воды? Выдернул ногу, словно ожегся. Склонился… Ударил запах мочи… Вот гад! Отомстил!.. Или отомстили? Кто?.. Разве признаются…

Заковылял по проходу, неся сапог в руке…

В нашем отделении ЧП. Да и, пожалуй, в роте. Из увольнения после отбоя пришел «диким» Вострик. Полночи не давал спать: шарашился в проходах, скрипел зубами, стонал, рычал, кричал, плакал и рыдал. И поразительно, все делали вид, будто ничего не произошло. Лежали тише мыши, укрывшись одеялами с головой, и никто не пытался унять рассупонившегося крикуна.

Не лучше других был и я. Сжимался от страха под одеялом при приближении стенаний и тяжелых шагов Вострика и ждал, как остальные, что кто-то его успокоит. А что, испугаешься: Вострик сильный, как бык, да еще неизвестно, откуда взялась злоба.

Ну ничего, сейчас его вмиг успокоят рослые парни нашего отделения, покажут себя на глазах у всех. Они так любят это делать. Но шло время, и кроме беспомощных криков Магонина: «Вострик! Ложись спать!» ничего не предпринималось.

В роте вон сколько богатырей: Апрыкин, Желтов, Ромаровский, Шмелев! Не мне же, «малышу», успокаивать?.. Но из разных углов казармы:

— Двадцать третье! Наведите у себя порядок! Дайте людям спать!

Вот и вся помощь могучих, хотя Вострик против них внешне тоже малыш. Ну раз все трусы, сейчас придет старшина. Уж он-то вмиг наведет порядок. Как гаркнет на всю роту: курсант Вострик, прекратить безобразия, так тот сразу сожмется от страха, как кролик перед удавом… Но Иршин не появился, будто не слышал шума. Так кто же успокоит? Неужели я?.. А почему бы нет. Ты же его товарищ. Но есть же ближе товарищи, друзья. Тот же Абрасимов, Козолупов… Ты же комсорг отделения, но Вострик беспартийный. Все равно комсорг…

— Потеев, вставай! — послышался голос Магонина.

Сбросив одеяло, встал и я. С полчаса не меньше возились с Востриком. Ох и силен, черт! А на вид хлипкий. И все из-за своего узкого грачиного лица. То лезет драться, то обниматься и целоваться. То плачет, то смеется. То кричит: «Все вы мне враги!», то обнимет и клянется: «Борька! Друг ты мой единственный!..»

Два раза летал я через койку от его рывков и ударов. Не меньше Павел с Геннадием. Наконец, успокоили и сами успокоились.

Щупал я саднившее лицо, когда засыпал. Утром обнаружил под правым глазом синяк.