Виктория Токарева - Жена поэта [сборник]

У Владимира Войновича – социальный характер. Для него главное – справедливость.

Наше государство таких не любит. Войновича перестали печатать, таскали в КГБ.

Я его спросила:

– Зачем ты в это влез?

– Как-то так получилось. Мне сказали: «Подпиши», а я сказал: «Не подпишу». Они нажали, а я уперся. Я не люблю, когда на меня нажимают.

Началось с какой-то мелочи, с упрямства. А закончилось тем, что его выдворили из страны.

Я знала, что он сидит без копейки. Однажды позвонила и сказала:

– Хочешь заработать? Сделай экранизацию для студии Довженко. Там хорошо платят.

– Вот ты мне позвонила, теперь и тебе ничего не заплатят, – сказал Володя хорошим, бодрым голосом.

– Ну и фиг с ними, – смело ответила я.

Но никаких санкций не последовало. Единственно ко мне домой пришел молодой мужчина в сером. Показал корочки. Спросил:

– Как вы относитесь к Войновичу?

– Таких людей надо беречь и сохранять для страны, – ответила я. – А вы его выдавливаете куда-то на Запад. В результате на Западе будет лучше, а у нас хуже.

– Мы вас примем в Союз писателей, а вы нам сделаете небольшую услугу: будете сообщать, какие настроения в среде молодых писателей.

Я посмотрела на этого человека и проговорила искренне:

– У меня есть одна особенность: вода в жопе не держится.

– А что это значит? – испугался посланец.

– Не могу хранить секреты. Вот вы ко мне пришли, все будут знать: и друзья, и соседи.

– А почему вы не можете хранить секреты?

– Не знаю. Особенность организма. Меня от секретов тошнит, как будто я съела испорченную колбасу. Хочется выблевать.

– О господи…

Посланец пошел в прихожую, начал одеваться. Перед тем как уйти, сказал:

– Если вы случайно увидите меня в Доме литераторов, не здоровайтесь. Сделайте вид, что вы меня не знаете.

– Это пожалуйста, – согласилась я. – Но это – все!

– Хорошо-хорошо, – закивал посланец и торопливо ушел.

Впоследствии я узнала, что с таким предложением КГБ обращался к очень многим. Это активизировалось накануне съезда молодых писателей. Я была приглашена на этот съезд.

Сейчас я не помню точно, как он назывался: съезд или слет, а может, семинар. Помню только, что семинар был разделен на секции: проза, поэзия, критика, драматургия.

Секцию прозаиков вел писатель Шим. Имя – забыла. Не старый мужик в очках. Его книг я не читала и даже не знала, что он создал.

Прозаиков поместили в одной аудитории, рассадили за столы, покрытые черной краской, похожей на смолу.

Семинар протекал следующим образом: Шим вызывал кого-то одного, этот кто-то выходил и читал свой рассказ, далее шло обсуждение, заключительное слово было за Шимом, он выносил приговор.

Я запомнила женщину средних лет. У нее была фигура, похожая на виолончель. Золотые локоны по плечам. Локоны идут только юным девушкам, но не будем завидовать и придираться. Не в локонах дело. Текст был ужасающ. Я не понимала, каким образом эту виолончель допустили в писательские ряды. Потом поняла. К ней приходил посланец КГБ и пообещал членство в Союзе писателей. Виолончель стучит. Другого объяснения нет. И вдруг мне показалось, что в аудитории половина стукачей. Я была отравлена этим подозрением. Мне стало противно, как будто я действительно наелась тухлой колбасы.

Прежде чем перейти к обсуждению, Шим призвал всех к великодушию. Дескать, человек написал рассказ, ничего плохого не сделал, никого не убил, не украл, поэтому будем снисходительны. Не надо бить человека по рукам и отшибать охоту к творчеству. Надо поддержать начинающего автора, дать шанс.

Все молчали. Критиковать не рекомендовалось, а хорошего сказать было нечего.

В конце дня Шим вызвал меня. Я прочитала свой короткий рассказ и вернулась на место.

Шим не стал его обсуждать, а сразу перешел к собственной оценке. Он говорил долго. Пафос его выступления состоял в том, что я – пустое место, пирог ни с чем. Замах на рубль, а удар на копейку.

Я сидела и не верила своим ушам. Шим говорил так, как будто мстил. Но за что? Я мысленно приказала себе: «Не плакать». И слеза упала на черную поверхность стола. Я снова велела: «Не плакать». Но слезы потекли одна за другой: вторая, третья, четвертая.

Аудитория притихла. Тяжело быть свидетелем унижения. И тут встал Александр Проханов.

В наши дни я часто вижу его по телевизору в политических шоу. Сегодня это отекший, хмурый человек, прекрасно выражающий свою мысль. Буквально златоуст. Его всегда интересно слушать, независимо от того, согласна я с ним или нет.