Константин Строф - Плач Персефоны

Не успел он ступить и двух шагов, как Пилад был у него за спиной. В нижнем ящике его рабочего стола давно томился стальной зуб от старой уставшей бороны, взятый в город из жалости. В своем дальнем углу он изредка поскуливал, бился о стенки, когда ящик захлопывали ногой, не балуя и лучиком света. Но он был чуток слухом, и вера в нем крепла. И хоть бока его порябели от ржи, взгляд еще хранил пронзительный блеск. А вот теперь он потух, нырнув в правый бок пониже ребер, но оказался слишком туп и отскочил. Не теряя времени и не растрачивая запала, Пилад, размахнувшись, хватил четырехгранным своим подмастерьем по скошенному плешивому затылку. Со стоном и вульгарной расхлябанностью тело опустилось на каменные плиты. «Где бы тебя взрыхлить?» – отдуваясь, прохрипел Пилад и склонился с полным сознанием дела. Зуб сквозь одежду нащупал межреберье. Наученный прошлым опытом Пилад взял с первого стола черный бюст и его основанием вбил зуб наполовину. Через рану со свистом пошел воздух, и по металлу поднялась кровавая пена. Но Пилад быстро заскучал. Он тронул свою жертву, выдавив стон и легкий хруст, и, не удовлетворившись, извлек присмиревшее оружие. Он грустно посмотрел на него, обтер о штанину и заколотил напоследок в глазницу, безрадостно плюнув на утихшую жизнь. Миша, зачарованная подробностями расправы, не торопилась поворачиваться к Нежину, пребывая в странной задумчивости, совсем не похожей на ту, что оставил по себе он после их прошлого разговора.

– Вас ждет Иоганн Захарыч, – наконец произнесла она, обратив свой предварительно очищенный взгляд Нежину. – Думаю, не стоит испытывать его душевные качества, – в сопровождении снисходительной улыбки старшей сестры.

Нежин, под видом старого мухомора не произнесший до тех пор ни слова, поднялся и неуклюже выбрался из-за стола. Пот бисером высыпал на его высоком пологом лбу.

– Ни за что… То есть странные шутки, я хотел сказать, – быстро проговорил он, усиленно двигая бровями. – С вашей стороны… это было смело и… – он замялся, мгновенно поникнув от своей запинки, – великодушно.

Кажется, он бы сказал иначе, но не вытерпел и произнес первое попавшееся слово – совсем не то, что нашаривал язык где-то за нёбом. Решительно повернувшись, Нежин сжал кулаки и быстро ушел, не преминув, однако, попутно боднуть коленом чей-то стол.

– Дурак, – веско заметила подруга, наблюдавшая всю эту сцену с самого ее начала.

– Артист, – произнесла Миша одними губами, гладя ресницами удалявшийся грузный силуэт. – Только кто? Бедный…

Портрет получился совсем непохожим, но в значительной мере преображал: добавлял мужественности очертаниям и электричества глазам. Иоганн Захарыч Сочин еще раз бросил беглый взгляд на лоснящийся свежими красками холст. Не узнав себя в этой оправе крепкой переносицы и несокрушимого подбородка, он остался в целом доволен и окончательно решил на переделку портрет не отдавать.

А Нежина все нет.

Уже прошло полчаса, как было сказано его привести, а он не появляется, словно нагло умаляя непреклонность так прекрасно переданного широкого лба.

И еще новые ботинки мучительно жали.

Где же носит чудака? Возможно, конечно, что этот болтливый вертлявый кретин забыл поручение. В то, что он мог попросту наплевать на него, Иоганн Захарыч пока поверить отказывался. Он отломил у сигареты фильтр и вставил полученный обмерок в синюшные губы. Блеснув золотыми часами, закурил.

Иоганн Захарыч был обеспокоен: слишком эти молодые возгордились в нашедшие времена. Хотя, на его вкус, что Онучин, что Бергер, что Нежин – все были одинаково никчемны, все – в той или иной степени продукты нового времени. Иоганн Захарыч мысленно поставил их рядом. Первому можно смело состязаться с верблюдами по длине плевков, второй при своей плюгавости не устает доказывать, что имеет за плечами чуть ли не десять поколений виднейших докторов, а о третьем и говорить не стоит, такого лучше один раз увидеть. Но черт с ними. Главное, что он сам остался при своем, несмотря на все перестановки и нововведения, происходящие повсеместно. Даже болезнь не выбила его из насиженной колеи, несмотря на то что врачам поначалу он казался безнадежным.

Иоганн Захарыч не удержался и снова взглянул на потрет. Борода прекрасно маскировала отметины на лице. Зеркала под рукой не было, но Иоганн Захарыч на сей раз был готов поверить искусству. Хотя кое-где портрет явно перевирал и борода рисованная была определенно длиннее и гуще, без проплешин у скул. Но еще отрастет, не беда, и живопись ведь – не фотография, недостойно ей, кажется, стремиться к буквальности. И что-то, очевидно, принесено в неизбежную жертву колориту.