Анна Козлова - Рюрик

— Мама! — закричала Сашка, и потом они обе хохотали так громко и так искренне, что затаившемуся во дворе Николаю стало стыдно за свой шпионаж, и он, нарочно топая, вышел на улицу и курил в сумерках, думая, что жена права и хорошо, что он не вмешался.

Сашка была девушкой костлявой и мелкой, ей трудно было дать ее шестнадцать лет, груди у нее почти не было.

«Дразнит он ее, и все», — думал Николай.

Он никогда не простит себе этой мысли. Не простит и того расточительного беспамятства, в котором он провел конец лета: перестилал пол на веранде, изводил жену рассказами об удручающем состоянии мотора «Явы 350», найденной на свалке, и о том, как он собирается вернуть этот мотор к жизни. Гораздо позже, на зоне, он тщетно пытался вернуться в те последние летние дни и найти там счастье, которое, он знал, у него было.

Он ничего не помнил до первого сентября, когда Сашка после первого учебного дня не вернулась домой. Дальше почему-то наступала мучительная, кристальная ясность, будто Николай очнулся от сна.

Он помнил, как вечером пришла из больницы жена и спросила, где дочка? Николай сказал, что она не приходила. Жена посмотрела на часы, было без двадцати шесть, и занялась ужином. В семь она позвонила дочери, телефон той был выключен. Жена занервничала, стала звонить Сашкиной однокласснице, и та сказала, что после уроков они немного погуляли, а потом Сашка пошла на автобусную остановку. Николай забрал у жены трубку и спросил:

— Во сколько это было?

— Ну, наверное, в три, — ответила одноклассница.

Сашки все не было.

Они обзвонили всех ее подружек, поговорили с классной руководительницей.

Жена порывалась искать ее по деревне, но Николай настоял, чтобы она сидела дома. Сам он сел в машину и помчался в Вельск, где дочка училась, зачем он туда ездил, он и теперь не понимал. Когда он возвращался обратно, в 22.13, телефон зазвонил, это была жена. Николай схватил трубку, ему хотелось, чтобы она сказала, что Сашка вернулась, но она сказала, что вызвала ментов.

Они не спали всю ночь.

Сначала у них сидел молодой капитан и задавал им стандартные вопросы. Потом капитан уехал, и они сидели вдвоем, и, кажется, уже тогда Николай все понял, в отличие от жены, которая строила на первый взгляд логичные, но не имеющие отношения к Сашке версии. Она говорила несколько часов без перерыва, убеждала его, что Сашка напилась и побоялась возвращаться домой, что у нее украли новый рюкзак, который жена ей купила, и поэтому она решила остаться ночевать у кого-то, кому они не догадались позвонить. Ближе к рассвету Николай заставил ее принять полтаблетки снотворного и уложил в кровать.

На следующий день допросили водителя автобуса, и он вспомнил Сашку. Сказал, что около пятнадцати тридцати она села в Вельске, на улице Советской, и вышла на шоссе, примерно в шестнадцать пятнадцать. Тут же организовали поиски с собаками, собаки уверенно взяли след и пошли в лес.

Лес прочесывали двое суток, на третьи тело нашли.

По левой стороне Сашкиного лица словно ударили граблями. Шея была сломана, от виска к ключицам тянулись глубокие почерневшие борозды, белая рубашка, в которой она ушла в школу, стала коричневой от засохшей крови, к ткани прилипли листья и хвоя.

— Это медведь, это медведь, — повторял капитан, удерживая Николая, пока Сашку запихивали в черный полиэтиленовый мешок.

Потом ее отвезли в вологодский морг и вскрыли. На теле обнаружились множественные переломы и раны «предположительно от когтей», по мнению паталогоанатома. Левый глаз был вырван из глазницы, левая ушная раковина откушена. Смерть наступила вследствие перелома основания черепа. Капитан приехал к Николаю домой выразить сочувствие.

Сашка погибла в результате несчастного случая — нападения дикого зверя. Дело закрыли.

Жена, никогда не употреблявшая спиртного, начала пить. Николай, который, напротив, иной раз любил принять на грудь, не мог влить в себя ни капли. С того дня, когда он увидел тело дочери в черном мешке, он утратил счастливую способность пить и забывать, что такое жизнь на самом деле. Жену он не осуждал.

После того как ему выдали свидетельство о смерти Сашки, почти все время он проводил в сарае, где разбирал мотор «Явы». Чистил детали, сверялся с заводскими чертежами, курил, не вынимая сигарету изо рта, почти ничего не ел. Внутри него словно взорвалась атомная бомба, и на месте взрыва поднимался черный гриб ярости.

Его дочь не могла пойти в заказник. Он знал это, это не нуждалось в доказательствах, это не подвергалось сомнению, ведь с самого раннего детства он брал ее на охоту, за ягодами, за грибами, он учил ее всему, чему его самого когда-то научил отец. Сашка знала лес, знала звериные тропы, она не могла не услышать медведя, если была не ранена. А если она была ранена, то, значит, спасалась. Значит, убежала в лес от кого-то, кто ее преследовал, кто знал этот лес не хуже ее.