Анна Козлова - Рюрик

Марту разбудила боль. Теперь к изводившей ее правой руке добавилась левая ступня, проткнутая сучком. Марта с трудом села, подтянула ногу и осмотрела рану. Она была глубокой и наверняка инфицированной — по краям запеклась кровь, смешанная с землей. Марта поплевала на палец и стерла грязь. Потом надела грязные носки, кроссовки и вылезла из-под орешника.

Солнце неумолимо клонилось к закату.

— Что мне делать?

Она больше не стеснялась разговаривать вслух, даже наоборот, у нее возникло чувство, что только эти разговоры и могут ей помочь.

Никто не знает, Марта.

— Папа меня ищет.

Глупо на это рассчитывать.

— А на что рассчитывать?

У ее собеседника появилась отвратительная привычка обрывать разговор на самом важном месте и замолкать на несколько часов. Как Марта ни пыталась вернуть его в дискуссию, он не реагировал. К счастью, у нее имелся довольно богатый опыт общения с существом, которое демонстративно избегает общения, и сдаваться Марта не собиралась. Она снова двинулась по течению ручья, вдоль ущелья, рассчитывая идти до темноты. Шепотом она убеждала себя в том, что это совершенно не страшно.

Мы с вами отлично понимаем, что это не так, даже напротив. То, что сейчас происходит с Мартой, — страшно, это и есть самый настоящий ужас, но так уж все в этом мире устроено, что не для нее, а для нас. Это мы с вами затаив дыхание смотрим, как она бредет, бормоча себе под нос, в порванной рубашке и грязных джинсах, которые еще пару дней назад были ей в обтяжку, а сейчас, гляньте-ка, почти висят! Это мы морщимся от одного взгляда на ее опухшее, в комариных укусах лицо, на рану у нее на виске, где (это уже понятно) начинается нагноение. Сердце сжимается, когда она вытягивает правую, деформированную руку (что с рукой, еще непонятно) и держит на весу, чтобы хоть немного облегчить боль.

Мне совершенно ясно, что вы на меня злитесь.

Еще бы.

Я вас завлекла, протащила за собой с тысячу километров, а теперь вы в лесном заказнике, и все идет к тому, что вам придется наблюдать за медленным умиранием юной девушки в антисанитарных условиях.

На это ли вы рассчитывали, когда доверились мне в электричке?

Разумеется, нет. Как всякий мужчина, вы полагаете, что жизнь состоит из проблем, которые ждут не дождутся вашего желания их решить. А то странное обстоятельство, что до вашего появления они никак не решались, связано, естественно, лишь с тем, что другие люди не могут просто-напросто собраться и взять себя в руки, даже чтобы спасти самих себя.

Но я скажу вам одну вещь — возможно, самую важную из всех вещей, о которых вообще стоит говорить: ужас — снаружи, ужас — это лишь интерпретация, форма восприятия, а вот спасение — всегда внутри.

Спасение — это темная кладовка в конце коридора памяти, до нее сложно добраться, а еще сложнее войти, но и когда войдешь, не факт, что получится отыскать именно то, что нужно. Никто ведь доподлинно не знает, что вам нужно, когда вы в лесу без еды, воды и теплой одежды. Так засуньте же свое раздражение подальше и следуйте за мной по коридору памяти Марты, тем более что сейчас на ее пути стоит пустая клетка, два на полтора метра. В ней обгрызенные палки, скорлупки от арахиса, пыльное круглое зеркальце и темно-синий поильник — все эти предметы указывают, что в клетке кто-то жил, кто-то, кого Марта любила, но почему-то захотела забыть.

Она, конечно, не расскажет, но это и не надо, здесь я рассказываю, а не она.

Это был попугай породы краснохвостый жако, по имени Рюрик, — Марта впервые увидела его через четыре дня после каникул в Порту.

В тот день они с отцом (без Светки) приехали в гости к Гурвичам на Ленинский проспект. Был вторник, полдень, и Марта не помнила, чтобы отец когда-либо наносил визиты в такое время. Саши дома не было. Марта не особо интересовалась, куда подевался отец, потому что сама она отправилась за Яшей по длинному коридору в бывшую кладовку, а теперь просто комнатку, где стояла клетка с попугаем.

Едва Марта вошла, попугай принялся орать.

Яша несколько раз повторил:

— Вот же больная гадина! — а потом закрыл уши руками и убежал.

Марта стояла в паре метров от клетки и смотрела на попугая. Он неистовствовал. Перья на шее и груди встали дыбом, отчего он походил на разъяренного кота. Черный, заостренный книзу клюв был угрожающе разверст, а в маленьком горле дрожал от негодования фиолетовый язык. Марта шагнула к клетке, и попугай перешел на рычание; никогда раньше Марте не встречалось существо, способное воспроизводить столь широкую гамму звуков.