Михаил Попов - На кресах всходних

— Вот поставили, а папу до сих пор держат.

Это был единственный момент за длинный вечер, когда Данута Николаевна что-то сказала против режима. Про «комиссаров» она распространялась охотно и ядовито. И любила, чтобы при «критике» присутствовала Жохова. Несколько раз вспоминала, как приходили забирать Николая Адамовича синие околыши, штыки… Потом вдруг переходила на дикости комиссарского быта. Ей рассказывали, что во Львове жены красных начальников нахватали себе хорошего польского белья и решили, что это выходные платья, потому что на лифе цветочки и вышивки везде, и так вместе с мужьями в кобурах и сапогах являлись в оперный театр.

Данута Николаевна искренне смеялась своим историям. Почему-то для нее было огромное облегчение знать, какие варвары эти взявшие ее отца. Вообще они вели себя страшенно. Все скупили во всех магазинах. Обменяли на новые деньги всего по триста злотых всем, кто жил на кресах, а сами ломанули в лавки со своими зарплатами и выкупили все — шерсть, шелк, сукно штуками. Жохов — да, тот самый Жохов, — он зеркала подводами отправлял в Смоленск. Вселился к ним по разнарядке в половину дома, был человек не злой, не обижал. Это говорилось, когда соседки не было рядом.

Поляков, однако, Данута Николаевна тоже не жаловала. Да, жизнь при них была куда как цивилизованней. И ресторации, и гуляния в парке, и выезды, и обхождение в лавочке с поклоном — «прошу, пани». Единственно, папу мучили, он страдал, а потом больного посадили. Но главное в них свойство — несерьезность. Только дунуло на них железным ветром — и куда-то поразлетелись. Какие-то мальчишки на велосипедах, с револьверами здесь, у костела, собрались, так одна русская танкетка выехала и одну очередь из пулемета дала. Побросали велосипеды и по кустам — вот и все Войско польское.

— А Веню вы когда видели?

Данута болезненно почти удивилась: как могут возникать какие-то вопросы посреди такого ее рассказа! Янина нашлась, вернула разговор к насущному:

— Пришли люди от Жохова. Он был комиссар.

Янина поняла: здесь все непросто. Остатки семьи комиссара живут в доме арестованного комиссаром пана Норкевича. От них можно было бы избавиться с помощью жалобы в гестапо — но кто же пойдет дьяволу жаловаться на чертей?

Данута закрыла глаза, задержала на миг дыхание, потом шумно выдохнула, уже раз в пятый за день:

— Пришли в синих околышах, все молчат, сапоги толщиной с эту печь, даже штыки примкнутые — пришли брать страшного врага. А папка — горбенький, слабогрудый, в рубашке, в очках треснутых… — Она заплакала. — Веню я видела… но давно, тогда еще… Еще летом.

— Летом?

— Осенью. В октябре. Так и увезли. В ту же самую тюрьму. В Гродно, что рядом с костелом… И знаешь, говорят, тюрьма та же, только там все другое. При поляках их, да, ругали, но при поляках…

— Так он погиб?

Данута задумалась. Она внутренне признала, что, может быть, что-то равное по важности с ее историей есть в этой теме, но никак не могла нащупать у себя в памяти хоть какие-то полезные факты.

— Он уехал, — вдруг сказал Адам.

Янина жадно повернулась к нему:

— Ты видел?

— Я знаю — он хотел уехать. Пан Вайсфельд делал ему задание уехать. Еще до бомбежки.

— Так он уехал?

— Пан Вайсфельд ему доверял. Хотел для Вени повышения, Веня сам говорил.

— А куда уехал? — спросила Янина.

Данута встала и куда-то ушла, как-то капризно, но Янина уже догадывалась: не на все ее жесты надо реагировать. Адам начал быстро рассказывать, из его полудетских рассуждений можно было понять: Веня, оказывается, выбился в доверенные у пана Вайсфельда, гродненского пивного и обувного фабриканта и главного лавочника здесь, в Волковысске. Но при большевиках старая система не то чтобы совсем была снесена, но скособочилась, собственность стала неполной, но косвенной. Богатеи становились управляющими в своих магазинах или сажали родственников, притворно банкротились, «выходили из учета», а за взятки продолжали торговать почти как прежде. В общем, черт ногу сломит. За два примерно дня до первого налета, 20 июня 1941 года, Веня в очередной раз поехал в Гродно к своему магнату. Это все.

— Мне надо в Гродно.

— Тебе надо аусвайс, — сказал Адам.

Жохова (она опять зашла) вздохнула, так как это была ее забота, только бесплатно она ее делать не хотела.

— Пойду приберу: гнид небось натрясли.

Всем было понятно, что Янина из леса, но никто не пытался завести речь, чтобы добыть подробностей. Лучше не знать. Чего сорвалась оттуда — и так всем понятно: соскучилась по брату.