Максим Замшев - Концертмейстер

Он приказал себе немедленно протрезветь, изгнать из себя всю эту хмельную чепуху. Дэн совсем недавно наставлял его, что, если хочешь быстро прийти в себя, надо очень глубоко дышать, причем вдыхать медленно, а выдыхать быстро, а также сильно-сильно потереть уши.

Он сейчас поступил в точности по совету друга. Он не покажет ей, что сдался. Никогда.

Подойдя к нему, она потянула носом, потом строго прищурилась:

— Что это ты творишь со своими ушами?

— Что-то попало. Вот пытаюсь сделать так, чтобы это как-то выскочило.

Лена покачала головой. Взгляд ее обретал напряженность, как будто расширялся, силясь захватить его целиком.

— Так не получится. Не выскочит. У тебя дома кто-то есть?

Арсений покачал головой:

— Отец в санатории. Я один.

— Ну, тогда пошли. Коль уж встретились.

Он собирался спросить, куда и зачем, но передумал: еще сочтет за глумление и уйдет. Не надо, чтобы она сейчас покидала его.

Когда он впустил ее в квартиру, у него больше не осталось сил изображать из себя крутого мужика, который плевать хотел на все и от любой любовной неудачи всегда найдет утешение в бесшабашных загулах или в новых приключениях. Он сел в коридоре прямо на пол и зарыдал, обхватив голову руками. Так рыдают дети, когда их понимания не хватает для того, чтобы смириться с окружающей несправедливостью.

Лена стояла над ним и ждала. Другая давно бы ушла, но она осталась, хоть зрелище плачущего мужчины было ей отвратительно. Но чутье подсказывало ей: надо чуть-чуть потерпеть — и что-то случится такое, чего она не должна пропускать.

Наконец Арсений успокоился, затих, посидел еще немного молча, затем смущенно поднялся. Поправил одежду.

Вместе со слезами что-то вышло из него, что-то твердое и мешавшее. Он сделал к ней, стоявшей как-то неестественно прямо, будто школьница на линейке, решительный шаг и схватил ее за руки с невесть откуда взявшейся страстью. Схватил и начал сжимать запястья так крепко, что она чуть не завизжала от боли. Однако эта боль вывела ее из какого-то ступора, пробудила в ней чувственность.

Она нервно и гневно вырвалась. Отошла от него на шаг, но взгляд не отвела. В этом взгляде таилось больше, чем передают любые слова, любые улыбки и жесты.

И Арсений прочитал в нем все, что ему дозволялось сейчас прочесть. Ни больше ни меньше.

Через секунду они уже целовались. А в голове Арсения кто-то как заведенный бубнил: «Так не бывает. Так не бывает».

До объяснений у них в тот день не дошло. Сначала они совокуплялись на полу в коридоре, потом Лена наполнила старую широкую ванну, и они продолжили любить друг друга в воде. Она говорила ему такие слова, в которые невозможно было поверить. Он и не верил. Просто делал то, что требовали от него его желания, его мужская суть, его инстинкты. Главным для него в те минуты было подавить ее, накрыть ее собой, овладеть всем в ней, чтобы она больше не вздумала причинить ему боль, не затеяла в своей жизни нечто неожиданное, отдельное от него, то, от чего бы он страдал.

То, что между ними происходило, дальше всего было от любви, той любви, из-за которой он так изводил себя, так мучил, из-за которой столько влил в себя спиртного, столько времени провел в бессмысленных застольях, столько слов выбросил из себя впустую и невпопад.

И когда она, еще немного влажная, закутавшись в полотенце, вышла из ванной в гостиную и присела к нему на колени, он даже не обнял ее.

После физического удовлетворения ничего не осталось — ни желания ее приласкать, ни рассказать ей все, что с ним за эти дни без нее творилось. Какая-то чужая тяжесть придавила его. Бесконечная романтика влюбленности переродилась в свою полную противоположность — конечность физической близости.

Она, как от удара волны, отпрянула от него, резко встала, торопливо и ловко оделась, прибрала волосы перед зеркалом, повязала пояс на платье. Посмотрела на него сколько могла скептически. Он поймал ее взгляд и растворил его в спокойном холоде своего.

Арсений чувствовал себя победителем. Хотя спроси его кто-нибудь почему, затруднился бы объяснить.

Начиналась война. Война долгая, где враждующие воспринимают перемирие только как передышку перед новыми наскоками, а если кто лишит их поля битвы, они настолько растеряются, что зачахнут, как разлученные сиамские близнецы или привыкшие друг к другу попугайчики.

— Этот раз точно последний, — процедила Лена, уходя. — Но пить до свинства из-за этого не стоит. Это не поможет ни мне, ни тебе. И ничего не изменит. Будь здоров.