Елена Доброва - Симона и Грета

– Н-да-а… тайны мадридского двора.

– Я очень переживала. Я даже думать боялась… Но надеялась, что все будет хорошо.

– Правда?

– Правда.

– Слава богу, все обошлось. Кстати, по-моему, там за ней один профессор ухлестывает…

– Галя!

– Да ладно тебе! Увивается. Не исключено, что после санатория она вернется не сюда, а на свою прежнюю квартиру, чтоб он там мог… за ней осуществлять уход.

– Галь, ну что за цинизм!

– Мама, не будь синим чулком!

– Я не чулок. Ты лучше скажи, зачем ты обидела Никиту?

Галя вытаращила глаза.

– Я?! Никиту?! Когда?!

– А помнишь, ты сказала, чтобы он не ходил больше в больницу, потому что Грета не хочет его видеть?

– Мама! Все не так! Грета не хочет, чтобы ее видели! Она абсолютно не в форме. А что, Никита обиделся? Вот идиот!

– Я не знаю, обиделся ли он. Но думаю, что обиделся.

– Что я слышу! Мама защищает Никиту! Бедному мальчику сказали не приходить! Тебе за него обидно! Что вообще творится?

– Ну, если ты считаешь, что ничего страшного…

– Поверь, что ему даже в голову это не пришло. Никита не такой ранимый, как ты думаешь. И вообще, при чем тут Никита?

– Хорошо. Все. Вопрос исчерпан.

После этого разговора Галя подумала, что Никита опять внедрился в жизнь их семьи. Имя Никита звучало постоянно по разным поводам.

– Ты не знаешь, какая завтра погода?

– Никита сказал, что обещали дождь.

– Что ты думаешь об этом?

– Я считаю то-то и то-то, но вот Никита…

– Опять Никита! Я не спрашиваю, что он думает. Меня интересует твое мнение!

– Никита принес…

*** – Надо показать Никите…

– Никита обещал…

– Никита забыл…

– Никита где-то читал…

– Может, Никита знает…

Когда бы Галя ни приехала с дачи, она либо заставала Никиту сидящим с Симоной за столом в гостиной, либо он недавно ушел, либо должен был скоро быть. Как-то Галя услышала, что Симона напевает в кухне.

– Мама, ты врешь мотив!

– Ой, Галюш, я не слышала, как ты вошла.

Симона была явно в хорошем настроении. На всех конфорках что-то варилось, жарилось и томилось.

– Мам, ты ждешь гостей?

– Нет.

– А что это за пир горой?

– Я просто готовлю обед. Никита придет, а больше никто. Ты вот зашла, очень удачно.

– То есть ты ждала только Никиту? И это все для него?

– Не только. Я тоже человек.

– Но для себя одной ты бы не готовила?

– Для себя одной не готовила бы.

– Ты даже для меня так не готовила.

– Галя! Во-первых, ты не права. К твоему приходу всегда был готов обед. Когда ты жила тут.

– Это не ты готовила, а Грета.

– Какая разница. Иногда я, иногда она. Кто был дома, тот и готовил. Но сейчас я никогда не знаю, когда ты явишься. Готовить на всякий случай я не могу. Если будешь сообщать заранее, я буду готовить к твоему приходу.

– А Никита всегда сообщает?

Симона внимательно посмотрела на дочь.

– Галя, в чем дело? Я что-то не пойму…

– Мам, это я не пойму. Никита, Никита. Дня не проходит без Никиты. С чего это ты его вдруг полюбила?

– Галя, не будь такой злой.

– Почему это я злая? Я просто спрашиваю. То ты его готова была вообще на порог не пускать, а теперь обеды ему готовишь.

– Никита повел себя как друг, когда мне было очень трудно. Я была совсем одна. Он мне помог. И я такие вещи ценю. И помню.

Симона помолчала. Голос ее приобрел холодноватый оттенок.

– Тебе не удастся испортить мне настроение. Но я прошу больше со мной в таком тоне не разговаривать.

«Может, губы накрасить?»

Симона стояла перед зеркалом.

«Нет, это слишком. Красиво, конечно, но это не я. Интересно, что он скажет».

Никита пришел с этюдником, сангиной и коробкой пастели. Он договорился с Симоной, что попробует нарисовать ее портрет. Не настоящий, конечно, но так, набросок. Если получится. Общение с Гретой не прошло бесследно. Никита захотел уметь рисовать . Он купил себе небольшой настольный мольберт, акварельные краски, уголь, сангину и набор пастели. Опыт с акварелью оказался неудачным – ему не хватало ни знаний, ни терпения, ни наития. С мелками было проще. У него уже было несколько зарисовок, которые нравились ему самому. Лучше всего получился портрет Греты, который он подарил ей на новый год. Однажды, глядя, как Симона, погруженная в очередную рукопись, вертит в руке карандаш, он подумал «хороший бы получился портрет».