Людвиг Ренн - Новелла ГДР. 70-е годы

— Я тоже многому у вас, Гофман, научился, — признался Гоголь. — Я знаю, как вы любите музыку; может, потому мне и кажется, что содержание и язык, в который вы это содержание облекаете, устремлены к единому созвучию.

— Разумеется, — отвечал Гофман. — О незатейливом и суровом надобно повествовать сурово и без затей. У меня же по большей части речь идет о прихотливом, переменчивом, сказочном — тут и формы нужны прихотливые, переменчивые.

— Помнится, когда-то давно прочел я одну вашу музыкальную новеллу, она называлась «Кавалер Глюк». Прошу вас, расскажите ее, — попросил Гоголь.

— Я сам немного музыкант, — без долгих слов начал Гофман, — а потому нередко наведывался в Берлине в одно кафе, где играл хороший оркестр, мне он, во всяком случае, казался хорошим. Так вот:

«Поздней осенью в Берлине обычно выпадают отдельные ясные дни. Столики у Клауса и Вебера нарасхват. Но музыка сегодня возмутительная.

— Злосчастная моя судьба! Повсюду гонители октав! — слышу я рядом негромкий голос.

Я поднимаю голову и только тут вижу, что за моим столиком сидит незнакомый человек и пристально смотрит на меня; и я, раз взглянув, уже не могу отвести от него глаз. Никогда в жизни ничье лицо и весь облик не производили на меня с первой минуты столь глубокого впечатления…

Он поднялся и в раздумье, не спеша направился к музыкантам. Я увидел, как он повелительно, с исполненным достоинства видом что-то им сказал. Затем вернулся на прежнее место, и не успел он сесть, как оркестр заиграл увертюру к «Ифигении в Авлиде». Полузакрыв глаза и положив скрещенные руки на стол, слушал он анданте и чуть заметным движением левой ноги отмечал вступление инструментов; левую руку с растопыренными пальцами опустил на стол, словно на клавиатуру фортепьяно, правую поднял вверх — передо мной был капельмейстер, который указывает оркестру переход в другой темп… Увертюра окончилась. Незнакомец уронил обе руки и сидел, закрыв глаза, видимо обессиленный чрезмерным напряжением…»

— Остальное вкратце, — продолжал Гофман.

«Внезапно он сорвался с места, и никакими силами нельзя было его удержать. В один миг он словно сгинул, и много дней кряду я тщетно искал его… Несколько месяцев спустя я случайно встретил его около театра: я уже собрался войти, когда его странный монолог у самых окон, где слышна почти каждая нота оркестра, привлек мое внимание. Я подхватил под руку моего чудака. Молча пошли мы по Фридрихштрассе; вдруг он круто свернул в переулок, я еле поспевал за ним — так быстро он бежал. Ощупью, в темноте, добрались мы до лестницы ничем не приметного дома. Я услышал, как отворяется еще одна дверь; вскоре он вошел с зажженной свечой, и меня немало поразило странное убранство комнаты. Широкое неуклюжее зеркало накладывало на все вокруг мрачный отпечаток устарелой роскоши. Посередине стояло небольшое фортепьяно… Незнакомец подошел к шкафу, отдернул занавеску. Я увидел целый ряд книг в богатых переплетах, на корешках золотом было вытиснено: «Орфей», «Армида», «Ифигения» и так далее — словом, передо мной предстало полное собрание гениальных творений Глюка.

Он вынул один из фолиантов — это была «Армида» — и торжественно понес к фортепьяно. Я пошел открыть инструмент и поставить сложенный пюпитр: незнакомец явно этого и желал. Он раскрыл фолиант, и — как описать мое изумление! — я увидел нотную бумагу, но на ней ни единой ноты.

— Сейчас я вам сыграю увертюру, — начал он. — Перевертывайте страницы, только, чур, вовремя! — Я пообещал, и он великолепно, мастерски, полнозвучными аккордами заиграл. Вначале он почти во всем следовал оригиналу, зато аллегро было только скреплено основными мыслями Глюка. Он вносил от себя столько новых гениальных вариантов, что мое изумление неуклонно росло…

Когда он окончил, я бросился к нему на шею и воскликнул сдавленным голосом:

— Что это? Кто же вы?

Он поднялся и окинул меня задумчивым, проникновенным взглядом; но, когда я собрался повторить вопрос, он исчез за дверью, захватив с собой свечу и оставив меня в темноте. Прошло без малого четверть часа; я уже отчаялся когда-нибудь увидеть его и пытался, ориентируясь по фортепьяно, добраться до двери, как вдруг он появился в парадном расшитом кафтане, богатом камзоле и при шпаге, держа в руке зажженную свечу.

Я остолбенел; торжественно приблизился он ко мне, ласково взял меня за руку и с загадочной улыбкой произнес:

— Я — кавалер Глюк!» [8] Пересказ новеллы Э. Т. А. Гофмана дается по переводу Н. Касаткиной в кн.: Э. Т. А. Гофман. Избр. произв. в 3-х томах. М., 1962, т. 1.