Галина Смирнова - Ледоход и подснежники

Я был почти уверен, что она не придёт, но упрямо ждал.

Вдруг позади меня раздался странный шорох.

Оглянувшись, я увидел небольшую, тощую собачонку, её неопределённого цвета тёмная шерсть сбилась в клочья, а облезлый хвост на кончике был надломлен как сломанная веточка дерева, как будто собачка забежала куда-то, где тепло и вкусно пахнет, и тут тяжёлая дверь захлопнулась и прижала ей кончик хвоста. Большие висящие уши собачонки напоминали спаниеля, но это была дворняжка, худая, бездомная, голодная.

Из-под скамейки она вытащила открытый пакет с сухариками, которые часто покупают под пиво, а вот и пустая жестяная банка выкатилась. Собачонка выждав, когда банка остановилась, улеглась передо мной на опавшие листья.

Придерживая пакет передними лапами, она разорвала его зубами, и сухарики высыпались на землю, затерявшись между листьями, которые собачка тут же принялась ворошить носом и лапами, она ловко находила и звучно грызла эти душистые, засушенные кусочки хлеба.

Наконец, она успокоилась, села напротив, выразительно глядя на меня своими бездонными карими глазами и показывая всем своим видом:

«Ну что же ты всё размышляешь? Угости меня хоть чем-нибудь!»

Мы смотрели друг на друга, и мне становилось стыдно:

«В самом деле, может отойти и купить ей поесть? Магазин рядом, – думал я и тут же вспоминал Нину. – А вдруг как раз в это время она придёт?»

Я вздыхал, тоскливо посматривая то на остановку, надеясь увидеть её в толпе выходивших из троллейбуса людей, то на жалкую, голодную собачку.

Вдруг из подъезда, расположенного напротив скамейки, где я сидел, вышла девочка лет пяти.

В руках у неё была миска, в которой лежали две сардельки, они были сварены только что, их тёплый, ароматный пар растворялся в воздухе.

Собачка вскочила и завиляла хвостом, а девочка подошла и поставила на землю своё бесценное угощение, заботливо порезанное на кусочки.

Дворняжка жадно принялась за еду.

– Ты спасла меня, – сказал я девочке.

– Тебя? – удивилась малышка, а глаза как чистое горное озеро.

– Да, потому что мне очень хотелось покормить собачку, но я не мог отойти, – я помолчал и повторил, – понимаешь, не мог.

– А я пришла! – обрадовалась девочка. – Видишь, как ей нравится колбаска.

– Как тебя звать, спасительница?

– Соня.

– Тебя отпустили одну?

– Нет, вот бабушка, смотри, – и девочка показала рукой в сторону дома.

На первом этаже, напротив нас, было открыто окно, из которого смотрела пожилая женщина, закутанная в платок.

– Спасибо вам! – сказал я, обращаясь к ней, и она по-доброму улыбнулась.

А через несколько минут она вышла, держа в руках пакет с кефиром.

Дворняжка подбежала к ней, радостно виляя хвостом.

Женщина налила кефир в миску и села на скамейку рядом со мной, а Соня присела на корточки и, подперев милое личико руками, внимательно смотрела, как пьёт кефир счастливая дворняжка.

Я видел распахнутые глаза Сони и ласковый, добрый взгляд бабушки, видел благодарность в глазах бездомной дворняжки, и я чувствовал, как по капельке в меня вливается радость, она не зависит ни от кого, ни от чего, она повсюду, она просто есть, как этот растворённый в воздухе золотой, осенний свет.

«Не придёт», – понял я, прождав Нину два часа.

Остановка осталась позади.

Мой старый друг, мой добрый клён, прощаясь, приветливо шелестел листьями, и, выглянув из-за тучи, мне улыбнулось застенчивое, осеннее солнце.

Светлым, весенним днём Раиса Митрофановна шла по скверу.

Она шла с работы, где только что закончилась конференция учителей, и где она так замечательно выступила с докладом.

А как на неё смотрел Борис Львович!

Когда-то, в далёкой юности, Раиса Митрофановна и Борис Львович учились вместе в одной группе пединститута, но после его окончания они ни дня не были учителями в школе, а сразу стали работать в РОНО – районном отделе народного образования.

Борис из весёлого фаната The Beatles, высокого, худого, с тёмной шевелюрой до плеч и вечных джинсах, превратился в полноватого, лысого, вальяжного и важного чиновника.

Раиса Митрофановна, тщательно следившая за своей фигурой и внешним видом, особо не располнела, но на свои сорок пять выглядела точно, хотя и молодилась, отдавая предпочтение светлым блузкам и светлым жилетам, которые обычно сочетала с узкими тёмными юбками.

Несмотря на присущую ей интеллигентность и миловидность, её облик мог бы не запомниться и остаться стёртым, если бы не один яркий мазок – волосы, собранные в высокую, подобно пирамиде, причёску, совершенно седые, отдающие холодной голубизной айсберга.