Дэвид Арнольд - Детки в порядке

Я знал, что Баз был прав. В этом был смысл. А это значит, мы могли спокойно закончить есть и направиться в «Гостиную», где я мог начать разбираться, какая стрелка была нужной. Папиной.

А вот как я себя чувствовал: бутылка шампанского, которую хорошенько встряхнули. Сердитый вулкан, уставший от того, что людишки строят свои глупые домишки на моих руках и ногах, словно я не существую, словно я не в силах стряхнуть их, когда захочу. Я чувствовал, что наполнен огнем и льдом; что-то во мне пузырилось, кипело и щелкало. Что-то просилось на волю.

– Мама с папой начали встречаться еще в школе, – сказал я. – И поженились в институте.

Мне нужно было опустошиться.

Мне нужно было, чтобы меня опустошили.

– Они всегда говорили, что влюбились еще глупыми подростками. И я очень по этому скучаю.

Я оглядел стол. Ребята ничуть не выглядели расстроенными или сбитыми с толку, и я захотел отдать им мои пузырьки и ярость: людям, которые, блин, наконец смогут меня послушать и увидеть, каков я есть на самом деле. Которые не увидят во мне статую на углу с табличкой в руках, а на табличке написано: «Смотрите на меня, не смотрите на меня, смотрите на меня, не смотрите на меня…» Ряд за рядом, и ряды не кончаются. Они продолжаются до бесконечности, как и желание быть одновременно заметным и невидимым.

– У мамы с папой было много фразочек, каких-то предложений, которые понимали они одни. Пока мы не станем старо-новыми . Понятия не имею, что это значит. – Я расплакался. Удивительно, но не невероятно. Я смаковал эту влагу, думая, да, это логично. Давай, выплесни все это с лавой и шампанским. Освободи все. – Иногда я думаю, что знал его лучше всех, а потом мне кажется, что я совсем его не знал. А теперь уже слишком поздно. А он… а он, блин, обещал мне. – Я встряхивал себя, пока не выскочила пробка. Шшш, шшш, пузырьки, пена, хлопок, теперь можно вздохнуть. – Когда я был маленьким, папа пообещал, что никуда не уйдет. Он научил меня думать сердцем, слышать шепоты – самые злобные – и как использовать их, чтобы становиться сильнее. Как быть Суперскаковой лошадью, а не тупым объятием сбоку. И как мне теперь делать это все? Когда он умер? – Я схватил ближайшую салфетку и вытер размышления с лица. – А теперь весь сраный мир его забыл. Даже мама, и я ее почти не узнаю.

. . . . . Давай, скажи.

Я Северный Танцор, лучший племенной конь века, самый суперскаковой из всех коней.

. . Давай.

. . – Папа умер от рака поджелудочной.

. . Я никогда раньше не произносил эти пять слов.

И только первые два имели значение.

. . – Он умер два года назад. – Опять же, первые два слова лишали остальные смысла. – Мама только что согласилась выйти замуж. За человека, который считает, что «Братьев Карамазовых» написал Толстой.

. .

. .

– А что, нет? – спросила Коко.

За столом задышали; впервые, как показалось мне, за многие часы. Я посмотрел на Коко, пытаясь улыбаться глазами. Не уверен, что это сработало.

– Нет, Коко. Не написал.

Коко кивнула с самым серьезным видом.

Я посмотрел через стол на База:

– Вчера я взял урну и сбежал. Я собирался развеять его над рекой, но потом нашел записку и фотографию. Я не могу пойти домой, пока не сделаю то, о чем просил папа.

…

– Помнишь мой первый вопрос?

– Да.

– Помнишь свой ответ?

– Да.

– Скажи еще раз.

– Мне нужна помощь.

– И еще раз.

Я надеялся, что Баз видит улыбку в моих глазах; я-то в его взгляде ее заметил.

– Мне нужна помощь, Баз.

– И мы поможем тебе, друг.

Друг.

Какое красивое слово.

Внезапно до Сингапура стало рукой подать.

Баз аккуратно снял верхнюю булку со своего бургера, потом нижнюю и положил их на край тарелки. Он ел мясо; он ел овощи; изредка, если Коко засыпала, не доев мороженое (очень изредка), он доедал за ней. Но хлеб – никогда.

– Сидишь на безуглеводной диете? – спросил Вик.

– Баз – противник хлеба, – сказала я, закатывая глаза.

– Противник хлеба?

Я кивнула:

– Ага. Он против хлеба.

Вик посмотрел на База:

– Что-то я не понимаю.

Баз откусил котлету и латук, проглотил:

– Тебе не обязательно понимать все на свете.

Я невольно рассмеялась. Баз любил взять самые обычные слова и сложить их в непривычном порядке. Тебе не обязательно понимать все на свете. Беда была в том, что окружающие не знали, что делать с такой прямой простотой: они к ней просто не привыкли. Люди ожидали двойного дна, троянских коней, которые проникают во вражеские укрепления и сжигают вас, стоя на пьедестале моральной двусмысленности.