Сами Михаэль - Виктория

— Послушай, отец Эзры, — пропела ему сваха голосом, пропитанным розовой водой. — Ты улыбнись, и мир улыбнется тебе в ответ.

Улыбнуться! Что до него, так Мирьям может выйти замуж хоть за верблюда, даже за Саламана, который в своем вечном пальто на плечах, как крыса, бегает по темным переулкам. Улыбнуться! Бывают дни, когда ему трудно подняться даже на второй этаж, в свою комнату. На каждой третьей ступеньке он присаживается и отдувается, как ящерица. На маминых похоронах чуть Богу душу не отдал. Как ему выдержать всю эту кутерьму, которую Азиза затевает со свадьбой Мирьям! Кто в шуме пиршества заметит его предсмертные хрипы? А что, если его сердце остановится именно в тот момент, когда молодой муж порвет ее плеву? Какая бессмыслица!

Виктория старалась не чувствовать неприязни к Мирьям, забывшей Рафаэля. Спустя какое-то время она поняла, что испытывает зависть к своей двоюродной сестре и вовсе этой зависти не стыдится. Мать с отцом совсем обезумели из-за этого орущего комочка. А потому ей легче сидеть в духоте кухни перед горшками, там, где не нужно выслушивать болтовню свахи. Но почему ей вдруг захотелось уйти от кипящих кастрюль и звона крышек? Когда Тойя со своим персиком и бананом убралась со Двора, она уже не в силах была справиться с собой. Вытерев руки об облепившее бедра платье, с потным и раскрасневшимся лицом она изобразила улыбку и уселась на табуретку в конце аксадры.

— Сколько ему лет? — спросила Азиза.

Излишняя точность по поводу разных неприятных деталей была не в обычаях искусниц-свах.

— Ваш цветик весенний, — сказала она и указала подбородком на Мирьям, — ее уважаемое положение и богатство мне известны. И ради какого-то залежалого жениха я бы не пришла.

— Идет война, — поспешила Азиза охладить пыл своей гостьи. — Богатство, что у нас было, истощилось. Сколько ему лет?

Глаза свахи засияли, даже и правый, тот, что с бельмом. Несмотря на волосы, торчащие из трех черных бородавок на подбородке, и дыры, и золото в зубах, была в ней какая-то отталкивающая распутная красота.

— Ему двадцать один.

Азиза после стольких провалов была настороже.

— И что же он, слепой или безрукий-безногий, не приведи Господь?

— Боже избавь! — Сваха, оттянув вырез, обмахнулась платьем, показав на редкость красивые груди. Затуманенные глаза Йегуды взглянули равнодушно, и будто ему в отместку она сказала: — Он здоровый и крепкий, и его мускулистый живот доставит удовольствие любой женщине.

Азиза не стала расспрашивать, откуда свахе известно про мускулистый живот предлагаемого жениха.

— Таких мужчин турки не оставили, — сказала она.

— А он вот остался. Его ангел-хранитель оберегает. У него на лбу написано, что будет жить долго. Сколько?

Азиза знала, что это лишь начало торга.

— Двадцать золотых монет, — бросила она. — Ну и, конечно, одежда как положено, и мебель, как принято.

— Это не деньги, не для мужчины в полном соку, какого я вам предлагаю.

Самоуверенный тон свахи произвел на Азизу впечатление.

— И чем же он зарабатывает на жизнь?

— Он слесарь.

— Занятие не для еврея.

— У него своя процветающая мастерская.

— Небось все лицо прокопченное и от волос перегоревшим углем несет. Нет, госпожа хорошая, мы не для того растили дочку, чтобы в золе ее утопить.

— А вот знай, что евреи, у которых голова на плечах, начинают работать в таких профессиях. Мир меняется, мать Эзры. Мне нужно сто золотых, не меньше.

— Поговорим после того, как он хорошенько помоется, чтобы увидеть его физиономию.

Золотые зубы во рту свахи обнажились в широкой улыбке.

— Завтра перед закатом придет со своей семьей, и стороны посмотрят друг на друга. — И, как извращенка, издевающаяся над трупом, снова, специально для Йегуды, выставила свои груди, в качестве возмездия. — Я только прошу, чтобы этой вот при встрече не было.

— Виктория — двоюродная сестра Мирьям.

Сваха оттянула пальцем нижнюю губу, и в этом ее жесте тоже была провокация.

— Понимаешь, глаза порой ошибаются и могут наткнуться на что не положено. Завтра придут смотреть на твою дочь, а не на кого-то другого, мать Эзры.

Азиза оскорбилась.

— Мирьям, встань! — приказала она. — Ты посмотри на ее фигуру. Глаза-то свои открой, даже и тот, что с бельмом! — поставила она это жалкое ничтожество на место. До сих пор терпела и молча сносила распущенность и вольничания, которые та себе позволяла. Пренебречь всеми этими килограммами красоты и намекать на то, что Виктория может представлять какую-то там угрозу…