Юрий Кувалдин - День писателя

Слава осмотрел запонки на манжетах белой сорочки, поправил фирменный (голландский!) галстук — сталисто-серый с золотой искоркой — и сел за стол.

Выпив, Слава промокнул крахмальным платком губы и вдруг вскричал:

— Глядеть противно было на эту невесту! А вы мне — подойдет! Фашистка какая-то… То нельзя, это нельзя, будешь делать так… Сама бы на себя взглянула в зеркало — кролик! Ни кожи, ни рожи!

— Слава! — одернула его мать.

— Да ладно, мам! Не тебе же с ней жить, а мне… Хоть бы, как говорится, чувство вызывала. А то, как вобла, как фанера… У нее грудь-то плоская!

— Слава!

— Ну что, Слава? Я двадцать два года Слава! — с чувством закончил Слава и добавил: — Сам себе найду!

Ольга Игоревна смущенно пожала плечами. Вадим, чтобы разрядить обстановку, сказал:

— Завтра мой день рождения. Слава, Ольга Игоревна, приходите, пожалуйста. Я приглашаю.

— Ты с Жекой вместе почти что, — сказал Слава.

Подумав, он выпил еще одну рюмку, а Ольга Игоревна протянула ему на вилке дольку апельсина.

День рождения Вадима начался с того, что отчим подарил ему пыжиковую шапку, с искрящимся нежным мехом, пушистую, как Славин кот Васька, когда свертывался клубком и дремал в кресле, высохнув после мытья.

На кухне приятно пахло горячим печеньем, которое делала мама. Вкусное печенье, рассыпчатое, с застывшими капельками густого малинового джема.

— Слава, дай наш подарок! — воскликнула Ольга Игоревна, после того, как выпила вторую рюмку водки.

Слава развернул бумагу и торжественно поставил на стол бронзовую статуэтку Чернышевского, которого Вадим сразу узнал.

— Хотели купить Лермонтова, — сказал Слава, — но не нашли. В ГУМе одни Ленины чугунные и вот эти бронзовые Чернышевские.

Мама Вадика пожала плечами и сказала:

— Помнишь, Ольга, в седьмом классе родительское собрание?

— Что-то, Вера, припоминаю…

— Тогда еще классная… Отчим громко воскликнул:

— А не сыграешь ли нам вальсочек, Вадим?!

Вадим поднялся и подошел к черному, старому пианино. Он взял несколько аккордов, затем заиграл какой-то вальс Штрауса. Отчим тут же пригласил на танец Ольгу Игоревну. А Слава протянул руку маме Вадима. Отчим был в своем полковничьем мундире с двумя ромбиками — «поплавками», — свидетельствовавшими об окончании двух высших учебных заведений. На службу и в праздники отчим ходил в мундире.

После вальса Слава подошел к Вадиму, сказал:

— Сбацай нашу!

Из-за стола шел разговор:

— Если б он со вниманием писал, — говорила Ольга Игоревна, — тогда бы не было ошибок…

— Об ошибках я уж и не говорю… Им все там казалось дурным, — говорила мама Вадима. — Школа в сфере правил и законов. А этому противится живая душа. Она хочет полета. А в школе серость забила все и вооружилась серыми учебниками.

— Да, ты права, — говорил отчим.

Слава нависал над сидящим за пианино Вадимом, просил:

— Сбацай нашу!

Но Вадим не стал «бацать нашу», а громко заиграл одну из сонат Бетховена.

— Гм… длинно! — сказал Слава, когда Вадим закончил и отошел от пианино.

Вадим промолчал и печально посмотрел на Ольгу Игоревну, на лице которой была написана скука.

— Верочка, а как ты делала это печеньице? — спросила она.

Сначала мама Вадима покачала головой и поморщилась (гости, по-видимому, уже начали надоедать ей), затем со вздохом сказала:

— Я тебе дам рецепт, Оля.

Отчим налил всем водки и предложил выпить за дружбу. На щеках и на лбу отчима выступили красные пятна. Он выпил и стал говорить о том, как хорошо выглядит Ольга Игоревна.

— Много вокруг женщин! — говорил он. — Но даю честное слово, Вера, твоя подруга — это редкая женщина. Конечно, — усмехнулся он, — есть и недостатки, — у кого их нет! — но все же вы, Ольга Игоревна, очаровательны и очень молодо выглядите!

— Ну, что вы, — краснела Ольга Игоревна, — честное слово! Верочка куда очаровательнее!

Отчим взмахнул рукой.

— Вера вне конкурса! — и обнял жену.

Вадим смущенно смотрел на отчима и про себя клялся в любви Ольге Игоревне, и приходил в ужас от своего поступка, который в этой обстановке казался ему диким и бессмысленным, но сильнее того ощущения, которое испытывал там, за перегородкой, представить себе не мог. Вадим поглядывал на отчима и все: щеки, глаза, заметное брюшко, толстые губы — было сыто, лениво и противно.

Слава рассказал анекдот про Чапаева: «Василь Иваныч! Белого привезли!» — «Сколько ящиков?» — и все рассмеялись. Выпили за дам. Отчим закусывал молча — теперь он имел хмурый, сонный вид и смотрел важно, холодно, как начальник. У Вадима билось сердце и холодела спина.