Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

– Я с черного хода пойду, у меня выход с девчонками на сцену через 5 минут. Вот тебе браслет для входа, после концерта увидимся, – сказал Дрозд, цепляя мне на запястье какую-то синюю резинку.

Мне надо было позвонить домой, я дошел до ближайшего телефона-автомата на Невском, купив попутно карту в киоске Союзпечати. Вернулся я минут через пятнадцать.

Спустившись по ступенькам вниз, я зажмурился от навалившейся темноты и сразу получил удар под дых. Сразу. Потом жесткая и сильная рука схватила за шиворот и потащила за собой в сторону сцены. Я попытался зацепиться сначала за перила у лестницы, потом за официанта, потом упал и схватил ножку ближайшего кресла. Но все было тщетно. Силы были слишком неравны, и на мгновение я вырубился. В конце концов, пятеро на одного безоружного – это нечестно.

То были «Пароходы», самое начало, когда барабаны бьют, подобно бревну-тарану, штурмующему ворота замка. Когда все решено и пути назад нет. И тот, кто с бревном, знает, что он либо войдет внутрь, либо сдохнет прямо сейчас, ибо нет большего позора, чем бросив все, вернуться назад. Ладно, барабаны, но была еще и скрипка. Разное приходилось слышать – вот Дядя Федор давал жару на своем баяне. Даже пианино на «Аукционе». Или Терминвокс, на котором никто так и не научился играть. В дело шли разные инструменты. Те, что были под рукой, те и шли…

Но никто не рискнул со скрипкой начать – там, когда еще нет ничего, лишь пустота и предчувствие нарождающейся песни. Ты и понять-то еще ничего не успел, а она уже по-тихому начинает свой разбег, а потом пилит и пилит, пилит и пилит… А потом тебе наносят удар под дых барабаны. Никто не устоит, даже самый толстокожий или хитрый. Ибо Гаврош еще хитрее. У Гавроша всегда все рассчитано и просчитано до мелочей… Теперь я чуть-чуть понимаю, как она готовит эти ловушки. А тогда я сдался сразу и бесповоротно.

Очнулся я у самой сцены, в окружении беснующейся молодежи. Клуб был маленький. Его девизом могло бы стать «в тесноте да не в обиде».

Дальше пошло то, что впоследствии стало известно как «Рубеж», «Кошка», «Волчата», «День Рождения» и много того, чего я не запомнил. Помню лишь, что на этом микроскопическом пятачке уместились пятеро, Света слева, а Дрозд был крайний справа, и что они там вытворяли – так это нескончаемый драйв и рок-н-ролл, который никогда не умрет. Слов, как и положено, я не разобрал, но там было главное – ощущение жизни и невесомости.

Два часа пролетели как мгновение. Если в том подвале, вмещающем от силы человек сто, легко спрессовалось двести, то и время там спрессовалось соответственно. Весь в поту и выжатый как лимон я устало поднялся по ступенькам и присел на ближайшем подоконнике.

Через пятнадцать минут появился Дрозд.

– Ну как? – спросил он.

– Охрененно, – только и смог промямлить я устало.

– Вот так я и живу, – скоро в Москву поедем, потом в тур по стране.

Гостья чувствовала себя как дома.

С короткой стрижкой, в военной рубашке цвета хаки, я узнал девчонку со сцены из клуба «Молоко». На ней были джинсы, подвернутые снизу. В руках та же самая гитара.

Она и тогда смотрела пытливо, но как будто немного смущенно.

Знакомьтесь, это Гаврош, – сказал Дрозд.

Я представился.

– Чем занимаешься? – спросила она.

– Да расчетами разными, компьютерными, – ответил я.

– Интересное дело. А мы музыкой.

– Я знаю. Я в «Молоке» был.

– И как тебе?

– Мощь!

– Приходи завтра в «Зоопарк»

– С удовольствием, спасибо!

Дальше она просто взяла первый аккорд. Что такое аккорд, лишь зажатые струны и движение правой рукой…

Я был неплохо защищен – скромен, старался держаться с достоинством. У меня были щит и кольчуга. Я мог послать хулигана или того, кто просит милостыню. Свои приемы для цыганок, милиционеров и просто дураков. То есть, я был вполне себе состоявшейся многослойной луковицей за семью печатями, приспособленной к выживанию в условиях современного мегаполиса. Но Гаврош хитрее таких смешных и неказистых приемов. Без хрипотцы, может быть, я бы еще и уклонился. Но с хрипотцой все сложнее. Она сразу и мягко отодвинула первый щит (тот который автоматически отвечает «нет» при попытке отжать жетон на метро). Ударив по струнам, она еще и поглядела в глаза. Да, в глаза. Сейчас ведь не очень-то принято смотреть в глаза. Это в метро я могу уткнуться в книгу, будто не замечая калеку, бредущего между сиденьями. А когда ты напротив, там, и она смотрит со своим извечным вопросом во взгляде. И бежать некуда, и уткнуться не во что – сидишь и смотришь, пока она будет обволакивать тебя, хоть и мягко, но довольно прочно, а самое главное, навсегда…