Дмитрий Нержанников - Красное дерево, или как путешествовали в лихие 90-е

Выглядело всё это так: по улицам слонялись невообразимые толпы весёлых людей, не знающих, чем себя занять. Кто-то сказал, что где-то что-то будет. Ещё кто-то сказал, что это что-то будет не где-то, а там-то. Потом третий кто-то сказал, что не там-то, а вот там-то, и не что-то, а вот это. А, может быть, и не это, а то… В итоге эта разношёрстная толпа каталась бурлящей волной по улицам Будапешта, абсолютно без всякой цели и направления.

Самыми популярными предновогодними товарами были всяческие дуделки, картонные палки и разливное шампанское с передвижных лотков. Вот этими-то тремя вещами и развлекались собравшиеся со всего света в Будапешт молодые люди.

От дуделок стоял такой шум, что невозможно было не то что разговаривать, а даже орать. У опрометчиво оставленных в центре города машин включалась нервная сигнализация. Все дубасили друг друга картонными палками, и то и дело то тут, то там вспыхивали нешуточно-шуточные битвы за обладание какой-нибудь возвышенностью, с которой открывался лучший вид на праздничную толпу. И, наконец, все пили разливное шампанское прямо с уличных лотков… А в витринах многочисленных заведений, которыми в то время славился Будапешт, изысканно изгибались тени обнажённых прелестниц…

И всё это окутывал густейший разноцветный туман!

Главный будапештский мост через Дунай до самого верха опор был облеплен толпами празднующих. Прошёл слух, что по реке пойдет пароход, на котором установлен каунт-даун-экран. Пароход будет дудеть и подаст в нужный момент знак, когда наступит новое тысячелетие. Надо отдать должное пароходу: он так и не появился. А, может, и появился, только его никто не заметил из-за тумана и дуделочного шума…

Внезапно воздух над головами превратился в сияющее разноцветное желе. Настало 00 часов, 00 минут нулевого года. Салют провозгласил начало нового века…

Все загудели ещё громче, стали поливать друг друга разливным шампанским и всячески безумствовать… Только что в воду никто не кинулся…

…Немцы всю новогоднюю ночь катались на санках с крепостной горы, «Ник Кейв» шатался по хостелю и наливал всем желающим местный специалитет – чёрный ликёр «Уникум» – из гигантской круглой бутыли; японец просидел четыре часа на вантах Цепного моста, окутанного дунайским туманом, в ожидании «миллениум-парохода»; голландцы два следующих дня спали, накрывшись с головой одеялами, поэтому ничего об их ночных похождениях узнать не удалось; а австралийцы так больше и не появились, хотя их рюкзаки, сваленные в кучу остались лежать рядом с их неразобранными кроватями…

А где же был наш знакомый босниец?!

Ранним утром первого января нас разбудил крик – «Нээээвааааа-форэээээвааааа!». Сначала он раздался где-то в центре Пешта, потом перебрался через Дунай, прокатился по Буде, задребезжал в наших окнах, поднялся по лестнице, раскатился по узкому крепостному коридору и, наконец, грохнулся о нашу дверь.

Она приветливо распахнулась, и босниец рухнул на свою кровать с картинными слезами и воплями отчаяния, явно рассчитанными на благодарную публику.

– Нэва-форэва, нэва-нэва-форэва, нэва-нэва-нэва-форэва, – он рвал на себе волосы, посыпал голову несуществующим пеплом и воздевал руки к небу. Но никто не торопился его утешать. Люди поднимали с подушек свои посленовогодние головы явно с глубокой неприязнью. Но босниец всё-таки стал рассказывать:

– И вот я захожу. Написано – «бесплатна». Ка мне на калени садится женшчина. Вот такая!!! Сиськи вапще!.. Мне на голова как легли, так я под них и потерялса… И говорит: «Угости меня коктэйлэм, милай…» Угостил, канешна. Потом ещё два раз угостил… Потом – бах – её нету нигде, а каждый коктэйл в счёте, который они мне принесли, стоит по сто долларов!!!

Чтобы осознать уровень миллениумовских цен, ночь в хостеле для бедных студентов, в котором мы жили, обходилась каждому из нас в семь долларов. Так что степень его отчаяния была понятна.

А ещё первого января словаки, всю ночь смотревшие телевизор, сообщили, что в России теперь вместо Ельцина другой президент, и зовут его, «как-то так, что что-то, на что-то положить…»

В то утро закончились лихие девяностые, и начались тучные нулевые. А мы все, как на машине времени, в одно мгновение перенеслись в двадцать первый век.

Прошло семнадцать лет, а мне кажется, что совсем немного. Время – странная штука. И у этой штуки есть скорость. Сначала оно идёт медленно-медленно, никуда не торопится, а потом, где-то после сорока пяти начинает нестись так, что в ушах свистит и с ног валит.