Виктория Полечева - Рассказы из шкафа

Я ставлю размашистую подпись, вскакиваю со стула. Еще один удар достигает меня у дверей.

– И вещи свои забери обязательно сегодня. Завтра уже выходит новый сотрудник.

– Ну вы же знаете, что я в прошлом месяце в аварию попал. Мне на такси все за раз не увезти! – тихо возмущаюсь я, забыв про то, что шеф мне уже, собственно, и не шеф. Могу орать, сколько вздумаю.

– Я закрываю офис в… – шеф морщится, глядя на настенные часы. Хочет сделать вид, что ради меня закроется попозже. – В половину седьмого. Это через сорок минут. Поторопись, Саш.

Я закусываю губу. Значит, когда я работаю до одиннадцати, то это ничего, это можно. Я, мать его, отчеты за него пишу до ночи, а он тут мне за сорок минут велит выметаться…

Выскакиваю из кабинета и со всей силы хлопаю дверью. Стекло, не выдержав, рассыпается мелкими осколками. А я вам говорил, Леонид Игнатьич, не надо было на них экономить.

Показываю шефу нелицеприятный жест, как дикарь ношусь по офису, отбирая у коллег коробки. Набралось девять. Немало за шестнадцать лет работы, немало. Таксист орет на меня, пока я бегаю за коробками туда-сюда. А все их в лифт нельзя – застрянет. Из дорогих коллег, конечно же, помочь никто не вызывается. Все сочувствуют шефу и радуются, что он избавился от такого психа.

Возле подъезда меня уже ждут три любимых фурии: Антонина Семеновна, Полина Максимовна и Степанида Сергеевна. Дорогие мои ведьмы. Хранительницы нашего дома. Клянусь, они уверенны, что на их согбенных хребтах все и держится.

Когда я выхожу из такси, они даже вскакивают с лавки. С интересом заглядывают в багажник, а потом визгливо и надрывно хохочут. Мол, непутевый, он и есть непутевый. Сначала, вот, жена ушла и детей забрала, теперь с работы поперли. А что дальше-то? Что дальше? Сопьется – это уж наверняка.

Степанида Сергеевна – гадское, отличное подходящее для нее имя – сразу вспоминает о внучатом племяннике ее свояченицы. У того вот так тоже все под откос пошло, потом он пить начал, потом вовсе бомжом стал, а в итоге даже кого-то убил.

«Не бабку ли из своего подъезда?!» – рявкаю я, пытаясь ногой придержать дверь – в руках три тяжеленых коробки, от них у меня уже дрожат руки. Мои любимые ведьмы и не думают помогать. Дверь пружинит, шарахает мне по лбу и по носу. Бабки визжат, вызывают «Скорою», очень активно меня хоронят. Я считаю минуты до своей смерти: от сотрясения, от разрыва аневризмы, от кровотечения, от заражения крови…Остальных версий уже не слышу, надоело.

Смерть не приходит, а я сижу прямо на асфальте в окружении документов из своих коробок. Из носа льется кровь, а из глаз слезы. То ли больно, то ли бабки, то ли еще чего.

Мужик со «Скорой» помогает мне с коробками, долго осматривает. В итоге кладет на нос пакет замороженной фасоли и, попрощавшись, уходит. Я лежу на диване до тех пор, пока ледяные капли с фасоли не начинают мочить окровавленную рубашку.

Вспоминаю, что ужасно хочу есть и долго зову кота. Нет, его есть, я, конечно, не собираюсь. Просто не привык еще ужинать в одиночестве. Кота нигде нет, а я долго пялюсь на раскрытую форточку. Олька же мне говорила ее закрывать… Обещала, что говорить со мной перестанет, если я ее Фуфика потеряю. Ленька тоже мне не простит пропажу рыжего троглодита. Леньке хоть и четырнадцать уже, но он иногда в детство впадает. Особенно часто это происходит, когда он играет с Фуфиком. Обожаю эти моменты. Ленька снова кажется мне беззащитным, и я чувствую, что все еще ему нужен.

Вытираю мокрое от слез лицо полотенцем и ложусь спать. Прямо в одежде, в заляпанной рубашке. Не поевши. Светка бы сказала, что я совсем одичал.

На следующий день иду к любимым ведьмам на поклон: их лавка со стороны моего окна. Может, Фуфика и видели. Бабки снова визжат, хохочут. Мол, рожа у меня страшная с разбитым носом. А говорить хоть что-нибудь отказываются. Я ведь невежливый и вообще ирод.

Светка не звонит. Я звоню детям, но они не берут трубки. Мама велела, наверное… Уж Олька бы трубку точно взяла. А Ленька мне сломанную ногу не простил еще, наверное… А, может, никогда уже и не простит.

Их нет, и я осознаю, что нет больше моего дома. В груди тяжело и пусто одновременно.

Почти две недели я только сплю, ем, пялюсь в потолок, и порой переругиваюсь с любимыми ведьмами. Мне кажется, они делают ставки, когда я возвращаюсь из магазина. Специально беру прозрачный пакет. Когда ведьмы не видят в пакете бутылки, их взгляды гаснут, разговоры становятся тише. Ну, не спиваюсь я. Не спи-ва-юсь.