Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

– Я тоже, – быстро вставляю я. Во, Кока разошелся! Видимо, долго об этом думал.

– Во-во. Сильные люди – миф. Нет их в природе, не родились еще. А если и родились, то мне их проблемы не интересны! Поехали дальше.

– Мы с тобой – два старых дегенерата, – говорю я, когда песня кончилась.

– Так выпьем за нас! – кричит Кока. Мы злостно чокаемся. Водки осталось совсем мало. – А почему мы дегенераты?

– Нам по двадцать шесть, а мы сидим и бухаем, как парочка сумасшедших школьников. Ни семьи, ни детей, даже постоянных любимых нет. Рассуждаем о всяких пустяках с серьезным видом… Тебе нравится твоя работа?

– Неа.

– И мне не нравится. Можно столько всего сделать, а мы… Инфантильные придурки…

– Неужели тебе так хочется замуж?

Долгая пауза. Есть такие вопросы, которые неприлично задавать. Нет, не из разряда «незамужним девушкам неприлично», а вообще неприлично. А еще неприличней отвечать на них не так, как принято. Но выпитые полбутылки водки дают о себе знать, и я решаю ответить честно:

– Больше всего мне хочется, чтобы мне не исполнялось двадцать семь. Двадцать шесть – это и так очень много, но пока ведь еще разрешается не хотеть семью, а? Разрешается? Замуж в виде замужа я не против, и очень даже за…

– Замуж в виде замужа? – участливо переспрашивает Кока.

– Ну, всмысле, любимого человека хочу. Но только чтоб меня тоже любил. А семью в виде быта и детей я не хочу. Пока еще можно не хотеть. Но вот мне исполнится двадцать семь, потом дальше, и вот уже тридцать… И это уже неприлично. Когда мне было шестнадцать, мама говорила, что я моральный урод, потому что не знаю, кем хочу быть. Типа, в шестнадцать уже надо знать, или хотя бы мечтать быть кем-то. Вроде рубежа. Да, получается, у каждого желания или нежелания есть свой возрастной рубеж. В одном возрасте что-то хотеть или не хотеть допустимо, а в другом – уже нет.

– Да… В двадцать шесть делать то, что делаю я – это уже точно недопустимо… А как все начиналось!

– Неужели ты на самом деле хотел стать новым Миком Джаггером?

– Да не думал я ни о чем подобном, – тихо говорит Кока. Левая половина его лица едва заметно улыбается, а правая – нет, – но разбег перед полетом был серьезный. Потом самого полета и не случилось, а теперь вот просто радуюсь тому, что зарплату каждый месяц получаю. Кто бы мог подумать…

Нам обоим становится грустно. Обычно Кока в такие моменты переключается (как автомобиль – первая передача, вторая…), но сейчас молчит. Телевизор мы давно выключили, и в квартире почти идеальная тишина, нарушаемая только старыми ходиками и слабым шипением дождя за окном.

– Я где-то читал, что есть люди, которые не могут повзрослеть, вернее, не хотят, – говорит наконец Кока, – застревают во времени, которое их устраивает, и не хотят расти дальше. Чаще они одиноки, хотя могут и завести семью, и родить детей, но все равно остаются подростками. Им трудно принимать серьезные решения, выбирать, быть ответственными за что-то. Притом, что они могут все это делать, но им не в кайф. Все, чего они хотят – вернуться назад в прошлое, будущее им не нужно.

– Хрень какая-то, – ворчу я. Разговор заходит в неприятное русло, я ведь понимаю, куда клонит Кока, и не хочу развивать эту тему, – будущее нужно всем.

– Жизнь, она ведь как компьютерная игра, суть которой – проходить все новые и новые уровни…

– А в конце скопытиться, да? Хорошая игра…

– Нет, почему же… В конце ты сражаешься с драконом и тебя ждет принцесса.

– Как в «Марио»?

– Да, – отвечает Кока, – как в «Марио». Но вдруг ты останавливаешься в самом начале, не знаю, уровне на третьем…

– Который сразу после подземелья? Он там еще по горкам скачет!

– Ну да, – смеется Кока, – на этом. И не хочешь, ну, хоть убей, не хочешь переходить на следующий уровень. И остаешься на этом, и играешь только в него. Представляешь?

Я пытаюсь представить всех этих уродцев из игры, но думаю почему-то о дороге от моего старого дома до школы, какая она бывает. Осень сначала окрашивает деревья в желтый и красный – цвет сентября и начала учебного года, а ближе к концу октября дороги совсем не видно от грязи, она темно-бурая, вязкая, и новые сапожки на каблучке из черных превращаются в коричневые, и приходится переобувать ненавистную сменку. В ноябре уже выпадает снег. В декабре – сугробы в половину меня, неизменные снежки после школы, и когда я прихожу домой, капюшон всегда полон снега. Зима кажется вечной, но вот рассвет начинается все раньше и раньше, и вот уже просыпающееся солнышко видно из-под крыши нашей школы, и начинается весна, и снег, и дорога начинают таять, и ноги всегда мокрые из-за слякоти, и воздух свежий-свежий, и вот уже и сухо. Зелень начинается тихо-тихо, как на сырой акварельный лист капают краску – сначала капельку зеленого, капля расплывается, цвет пока еще сливается с фоном, потом еще капельку – и край листа потихоньку начинает зеленеть, и так дальше, дальше… Травка, листочки – весной все уменьшительно-ласкательное. Последний аккорд – одуванчики, тут, там, везде эти желтые пятнышки, а потом – летние каникулы.