Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

Денис был главным мужчиной в Адиной жизни, но, прежде всего, он был чужим мужем. Время чужого мужа всегда расписано по минутам, чужого мужа нельзя взять на корпоративную вечеринку, познакомить с друзьями, с семьей, а, самое главное, – нельзя завести с ним свою семью.

– Ты должна понять, что я не смогу сейчас развестись, – кажется, он сказал ей это в самом начале их отношений, но Ада слушала тогда вполуха.

Но уже через год ей захотелось к этому разговору вернуться.

– Сейчас – это сколько времени? – спросила она.

– Лет десять. Понимаешь, моя жена… я очень многим ей обязан…

– Но вы же ровесники, и поженились рано!.. Постой, дело, наверное, не в ней, а ее родителях?..

И Денис отворачивался и молчал.

– Но через десять лет мне уже будет… даже страшно, сколько мне уже будет.

– Но все это время мы можем быть вместе. И можем быть счастливы. Что для тебя важнее?

В двадцать шесть и в двадцать девять Ада отвечала на этот вопрос для себя по-разному. В последнее время она уже с трудом могла отличить состояния счастья от противоположного, жизнь текла унылой серой рекой, без порогов и подводных течений, строго по расписанию. Страшная мировая воля несла ее к тридцатилетию, очередному рубежу, и противиться ей было совершенно невозможно.

Но Ада нашла способ заглушать все эти дурные мысли – их надо просто заливать различными напитками.

Сама Ада предполагала, что в этом заключалась своеобразная семейная карма.

Ее отец, Владимир Астахов, родился позже брата-близнеца Сашки на девять минут. Казалось бы, – что такое девять минут? – но интервал этот сохранялся между ними всю жизнь.

«Старший» Астахов рос общительным, сообразительным мальчуганом, нравился девчонкам и был лидером класса, Володя же больше напоминал его отражение в зеркале – лицо и фигура те же, только хоть закричись, а никто не услышит. При полной внешней идентичности думали братья тоже одинаково, но к Сашке мысль всегда приходила быстрей, и озвучивать ее он начинал раньше, а Володе оставалось соглашаться и завершать. Братьев воспринимали не как единое целое, а как начало и продолжение, начало может быть само по себе, но продолжение без начала – никак. Сашка был заводилой и душой любой компании, куда бы он ни пришел, он всем нравился, Володя тоже нравился, но если их куда-то приглашали, то подразумевалось, что Сашка придет с Володей, а не наоборот.

После школы братья дружно сходили в армию, отучились в техникуме, пошли работать на завод. Сашка женился раньше, и на какое-то время съехал к жене в общежитие, но через несколько лет, когда уже оба брата были женаты и обзавелись детьми, вновь произошло их объединение – от завода они получили двухкомнатные квартиры, в одном доме, в одном подъезде, в одном стояке, только Владимир на седьмом этаже, а Александр, разумеется, выше – на восьмом. Когда во второй половине девяностых настала пора социальных опросов и агитаций типа «Голосуй или проиграешь», анкетеры, начиная обход квартир с верхних этажей, собирали данные у Александра, а на седьмом этаже, только увидав лицо открывавшего им Владимира, извинялись за повторный визит, и шли дальше. Жизнь в одинаковых квартирах протекала по-разному: шумно, задорно – на восьмом этаже, и более сдержанно – этажом ниже. Жены у братьев тоже были разные – веселая, разбитная швея Наталья у Александра и утонченно-холодная учительница математики Анна у Владимира. Между женщинами особой дружбы не получилось, но обе одинаково ровно влились в большую «двухэтажную» астаховскую семью, и каждая незаметно встала у руля своей маленькой семейной лодки.

Между Адой и Кириллом разница была уже не в девять минут, а в семь лет. Несмотря на нее, росли они, как и их отцы, вместе – в семьях не делали особой разницы, где чей ребенок, и каждый день можно было выбрать, где поужинать или скоротать вечер – на седьмом или восьмом этаже. Маленькой Аде нравилось у дяди с тетей – там все время шутили и много смеялись, а еще можно было неограниченно брать еду со стола и холодильника, в то время как ее мать, недовольная генетической полнотой Астаховых, садила всех на строгую диету. На восьмом этаже Анне приписывали скрытую манию величия, потому что единственную дочь она назвала своими же инициалами – Анна Дмитриевна Астахова – Ада. Самой Аде ее имя в детстве принесло много печально-отчаянных минут, но с возрастом она с ним примирилась, и стала благодарна матери и за редкое имя, и за привитые пищевые привычки, благодаря которым ей удалось, в отличие от остальных родственников, к тридцати годам сохранить хорошую фигуру. А тогда, в детстве, это казалось просто занудством.