Дэвид Арнольд - Москитолэнд

– Да, – говорю, запихивая программку в рюкзак. – Нашла ключи?

Она звенит связкой:

– Они все время валялись в сумочке. Ну что? Как насчет китайской еды?

Я цепляюсь большими пальцами за лямки рюкзака и вместе с ней спускаюсь по каменным ступенькам.

– Может, лучше мексиканской?

– Если честно, мне уже все равно какой, лишь бы побыстрее. – Кэти откидывает крашеный локон с лица. – Иззи проголодалась. И, кстати, нам, вероятно, придется разбить дорогу на два дня, половину сегодня, половину завтра, я в последние дни быстро устаю.

Она трет живот, и мне опять любопытно, чувствует ли сестренка прикосновения своей матери. Надеюсь, да. И надеюсь, она знает, что родительская любовь – это не ерунда. Что она огромная, возможно, больше всего на свете. Это мини-гольф-любовь, коей никогда не испытывали люди вроде Клэр и Калеба. Наверное, этим двоим просто не дали шанса. Ведь будь у них отцы, позволяющие им выигрывать в дурацких играх, или матери, которые терли бы беременные животы, успокаивая Зародыша-Клэр и Зародыша-Калеба, мол, да, мир донельзя испоганен, но все же в нем есть красота, и она ждет их… в общем, может, тогда Клэр и Калеб выросли бы иными.

Я наблюдаю, как Кэти идет к машине, и думаю о папе… о том, что его сестра и первая жена были невероятно сложными женщинами, склонными к размышлениям о трагической реальности и отчаянии. Неудивительно, что он просил избегать этих тем в письмах к малышке Изабель. И неудивительно, что он в итоге прикипел к Кэти Шерон-Мэлоун, официантке с накладными ногтями, совершенно незамысловатой женщине, склонной к болтовне о поп-культуре и веселью.

Взявшись за ручку пассажирской двери «крузера» я поверх крыши смотрю на Кэти.

– Ты поэтому не хотела, чтоб я ей звонила, – говорю. – И поэтому она перестала писать. И поэтому папа перевез нас в другой штат. Чтобы я не видела ее такой. Чтобы мы все могли… начать заново.

– Возможно. Но потом мы хотели, чтобы ты ее навестила, и… – Она открывает дверь, замирает. – Давай не будем, ладно?

– Что не будем?

– Обмусоливать эту тему до чертиков в глазах, пока она настолько не въестся, что… уже ничем из мыслей не вытравишь. Понимаешь?

Самое смешное, что я понимаю. Очень хорошо понимаю.

В машине Кэти включает радио. Чудо из чудес, чудесный Стиви, мать его, Уандер спешит рассказать нам, на кой он позвонил.

– Прости. – Кэти краснеет и переключает станцию.

Скрепя сердце, я переключаю обратно на Стиви. Затем вытаскиваю из рюкзака банку из-под кофе и протягиваю Кэти:

– Держи. А еще извини. А еще… я верну тебе деньги.

Она берет банку и, пожав плечами, бросает ее на заднее сиденье.

– Научишь меня вот так стричься, и мы в расчете.

– По рукам.

– Слушай, Мим… – Кэти склоняет голову, вздыхает, и я точно знаю, что бы она ни собиралась сказать, уже не скажет. Вместо этого она спрашивает: – Готова вернуться домой?

В моей голове полным ходом идет монтаж отснятого, и, будто вызванные на поклон, появляются персонажи моего путешествия…

Карл ведет автобус в Куда-то-там-сити, США, становясь еще карластее, когда начинается проливной дождь. На надгробии Арлин, маяке надежды в Свободных землях, пишут: «Здесь лежит Арлин, гранд-дама старой закалки каких поискать». Клэр в апатичном таунхаусе как-то по-новому хмурится и наливает себе стакан лимонада. Ахав и Бледный Кит продают бензин, надирают задницы, плавают и загорают. Офицер Ренди, как и доктор Уилсон до него, придумывает новые способы сдвигать брови, морщиться, трястись, вздыхать и выражать недоверие. Доктор Мишель Кларк в крови, бантах и с идеальными зубами спешит со всеми поздороваться.

Злодеи этой одиссеи – Пончомен и Калеб (он же Теневой Пацан) – напевают грустную песню о том, как тяжко мотать от десяти до двадцати. И хотя это заслуженный финал, мне напоминают, как некий мерзавец посреди перевернутого автобуса помогал подняться блондинке-амазонке. И подсказывают, что один из двух голосов, звучавших в лесу, вроде как был печально сочувствующим. Остается лишь удивляться достоинствам злодеев.

А что насчет героев? Мой дорогой Уолт, фанат кубика Рубика и «Маунтин Дью», сидит на пассажирском сиденье Дяди Фила и заливисто хохочет. И Бек, мой Рыцарь в Синем Нейлоне, с лучшим в мире запахом и такой же улыбкой, с невероятными зелеными глазами, опускает окно, и ветер треплет его волосы. И хотя это заслуженный конец, мне напоминают, что кое-кто любит красть чужие блестяшки. И напоминают, как другой кое-кто под взрывы фейерверка признался во лжи. Остается лишь удивляться недостаткам героев.