Дэвид Арнольд - Москитолэнд

За три года на факультете политологии он понял:

а) что ненавидит политологию и б) что ненавидит колледж. Отучившись на летних курсах фотографии (здесь я едва не подавилась кашлем), Бек обнаружил свою «истинную страсть» (и здесь тоже). Его (разведенные) родители сию страсть не одобрили. Потому он собрал пожитки и купил билет в один конец на «Грейхаунд» из Батон-Ружа в Берлингтон, штат Вермонт. Это должно было стать «паломничеством фотографа». (И здесь опять кашель.)

– Родители думают, что я в колледже. Если учесть его размеры, то пройдет не меньше недели, прежде чем кто-то что-то поймет.

Бек поднимает голову и улыбается, но без капли радости. Затем достает из сумки камеру, и какое-то время мы сидим молча, пока он фотографирует дождь на лобовом стекле.

– А фингал откуда? – Я показываю на его подбитый глаз.

Это на самом деле мягкая версия вопроса: «Как ты оказался в полицейском участке Независимости, а-а-а-а-а?»

Бек фокусирует камеру на жучке, застрявшем между дворником и лобовухой.

– Ударил кое-кого. Вообще, даже дважды. А он ответил как раз между ударами.

– В «Закусочной Джейн», – шепчу я.

Он кивает и заводит новый рассказ. И стоит ему начать, как я уже знаю, как именно все закончится.

Дверь в туалет была заперта.

Бек ждал в коридоре, когда из дамской комнаты по-соседству вышла девочка испанской внешности. («19А» и «19B», должно быть, мать и дочь, красивый латиноамериканский дуэт.)

– Ее глаза, – сказал Бек, припухли и покраснели, и я решил, что это подозрительно, но девочке было лет тринадцать, так что кто этих подростков разберет.

А через несколько секунд из той же уборной вышел взрослый мужчина.

– Его глаза были странные, будто остекленевшие или типа того.

(Я вижу, что глаза его влажные, но не от слез или ливня.)

Мужчина пожал плечами, указал на запертый мужской туалет и сказал, мол, это не могло ждать. Через пару минут Бек попал в уборную, сделал свои дела и, пока мыл руки, посмотрел в зеркало. Позади него была лишь одна кабинка. Он нахмурился, вышел в коридор и постучал в дамскую комнату. Ответа не услышал, толкнул дверь и позвал: «Есть кто?» Снова тишина. Уверенный, что внутри никого, Бек шагнул в уборную, и дверь за ним закрылась.

– И там все так странно, понимаешь? – Он говорил, теребя висящую на шее камеру. – Тускло или вроде того.

(Уборная растворяется в красноватой дымке, углы тускнеют, будто виньетка в старом артхаусном кино.)

Бек огляделся – вновь лишь одна кабинка – и вспомнил взгляд девочки, ее опухшие и покрасневшие от слез глаза, и ощутил, как кровь отливает от лица и бросается в кишечник. (Его слова замораживают. Сначала сковывают льдом кишечник, потом корка расползается во все стороны…) Развернувшись, Бек вышел из уборной и вернулся в главный зал закусочной.

– Первым делом я заметил девочку. Она сидела за столиком с мамой и еще одной парой. Мама трещала без умолку, но девочка… она не произнесла ни слова. И выглядела потрясенной.

(Все мы видели кадры свидания гиены и газели, и оно всегда заканчивается одинаково.)

Тогда Бек осмотрелся и увидел мужчину, поедающего пирог на барном стуле у стойки, «как будто ничего не случилось».

(«Ничего не случится, – хрипит он. – Ничего такого, чего сама не захочешь».)

Бек спокойно подошел к нему.

И постучал по плечу.

– И я ударил его. Дважды. На глазах копа.

– Что?

Бек отстраивает фокус камеры и вновь начинает снимать.

– Ну, вообще, все закончилось хорошо. Коп оказался эдаким восторженным идиотом, жаждущим проявить себя.

– Ренди. С огромной головой?

– Ага. Ты его знаешь?

– Вроде того. Не совсем. Неважно, продолжай.

Бек поднимает бровь и пролистывает фотографии, которые только что сделал. Он уже какое-то время не смотрит мне в глаза, и я думаю, а все ли он рассказал. Под сколькими ракурсами можно отснять дождь на лобовом стекле?

– Офицер Ренди нас допросил, – продолжает Бек, – и почти все уладил. Я получил пожизненный запрет на поездки в «Грейхаунде» за драку и потратил последние деньги, чтобы переночевать в мотеле на станции. Утром меня вызвали, задали еще пару вопросов и отпустили.

– А что с Пончоменом?

Бек перестает фотографировать, но на меня не смотрит.

– Откуда ты знаешь, что на нем было пончо?

«Скажи ему», – требует мамин голос в голове.

– Я просто… просто запомнила его. Мужика с жутким взглядом. В пончо.