Дэвид Арнольд - Москитолэнд

– Ага. Четыре сотни должны сработать.

– Черт, да у пацана наверняка там больше припрятано. В последнюю нашу попытку у него были деньги в спальном мешке. Так что проверим там, плюс чемодан.

Я все приближаюсь, по листве, вокруг кустов, очень медленно, но если быстрее, я потеряю фактор скрытности. Мне нужен фактор скрытности. Фактор скрытности жизненно важен.

– Мы с тобой испытали столько, что на две жизни хватит. Нам нужен новый старт. Пляжи, девицы, и кто знает, может, получится найти работу в кино. Дерьмо, да наша история стоит миллионы!

– Или даже миллиарды, – добавляет Калеб.

– Ты иногда как ляпнешь… Ничто не стоит миллиарды. Но нам хватит и миллионов.

Касаюсь лба кончиками пальцев, размазывая пот. Затем приседаю как можно ниже и устремляюсь вперед, быстро, тихо, эффективно. Обогнуть последнее дерево, нырнуть и перекатиться за колючий папоротник. Уже могу сказать, что скрытые инстинкты меня не обманули: я в идеальном положении, чтобы увидеть, с кем говорит Калеб. Задерживаю дыхание и всматриваюсь сквозь папоротник.

– Я мог бы стать писателем, – вещает он. – Всегда хотел писать.

По спине бегут мурашки. Калеб меж тем кривится и отвечает сам себе:

– Ага, напишем все сами. Так больше денег останется.

Затем возвращает нормальное выражение лица и обычный голос:

– Конечно, больше денег. Но также это откроет множество дверей, понимаешь? Для других начинаний.

Я зажмуриваюсь, мечтая, чтобы все оказалось сном. Благодаря какой-то чудесной звуковой аномалии я слышу, как отец, находящийся в сотнях миль отсюда, шепчет мне на ухо: «Это редчайшие первые записи Шнайдера о симптомах шизофрении. Мысли вслух, спорящие голоса, комментирующие поступки голоса, соматическая пассивность, вынимание, внедрение и транслирование мыслей, бред восприятия…» И вот я уже в нашей гостиной в Ашленде, играю в магазин, одновременно изображая голоса кассира и покупателя. «С ней что-то не так, Ив».

Не открывая глаза, для равновесия хватаюсь за папоротник. Он колет ладонь, и крик вырывает меня из воспоминаний.

– Кто здесь? – спрашивает Калеб.

Это был мой крик.

Теперь мамина очередь шептать мне на ухо…

«Беги, Мэри».

Развернувшись, мчусь прочь, меж деревьев, ветви царапают кожу. Я – Стрела Ирис Мэлоун, олимпийская чемпионка в спринте по лесу, лечу прямо и верно, сосредоточенная на попадании в яблочко, на поляну. Вырываюсь из чащи и, нырнув на свое место, натягиваю одеяло до подбородка и закрываю глаза.

Калеб ломится сквозь лес, его длинные шаги нарушают чистоту звукового ландшафта. И я вновь поражаюсь, даже сильнее прежнего, сколь он неестественен, нечеловечен. Шорох и треск все ближе и ближе. Вот уже в паре метров и… шаги замирают у моей головы.

Глаза закрыты, сердце колотится, я статуя.

Тянутся минуты.

Калеб стоит надо мной, я знаю, и ждет, когда пошевелюсь.

Верите или нет, притворяться спящей перед психопатом посреди леса гораздо сложнее, чем кажется.

Я молюсь, чтобы правый глаз на самом деле был закрыт, а дыхание замедлилось – рука, приземлившаяся на грудь, когда я нырнула под одеяло, поднимается и опускается с каждым вздохом.

Звуки леса постепенно отступают.

Звуки внутри моего тела набирают обороты.

Калеб там.

Я знаю.

«Не двигайся, Мэри».

Когда-то я лежала в постели, держа руку на сердце, как сейчас, и слушала, как ссорятся родители. Тогда и обнаружила, что если сосредоточиться, то можно своими внутренними звуками заглушить крики мамы и папы. Кровь течет по венам, мысли растягиваются и скрипят. Иногда я даже слышала, как растут мои волосы. Очень странно, согласна. Но, безусловно, самое худшее – это учащенный грохочущий пульс. Я слушала чавкающий удар за ударом и размышляла о том, чего не сделала, и о том, чего не сделала и даже не знала, что не сделала. И обо всех сердечных переживаниях, которых не испытала, о всякой любви и тому подобном, и что если прямо там – или прямо здесь – и прямо сейчас… вдруг мое сердце перестанет биться?

тук…

тук…

тук…

Калеб не шелохнулся. Физически ощущаю его неуютную близость.

Каждый вздох, вдох и выдох, подъем и падение.

Я думаю о тех днях, когда лежала в кровати, испуганная не родительским криком, а тем, что он означал. И вот что я узнала: невозможно гадать, когда твое сердце остановится, и при этом не представлять, что, вероятно, сейчас и есть тот самый момент.

«Кофе нет», – первая мысль после пробуждения.