Александра Сашнева - Танго с ветром

Он отвечает, и это превращается в игру.

На юге нет вечеров. На юге есть день и ночь. Короткий восход, короткий закат и еще день и ночь. Почти ровно пополам: день и ночь. Поэтому вечер — понятие чисто условное, перенесенное на юг из средней полосы, где в сумерках можно нежиться часа два, а то и три.

А здесь сразу темно. И темнота такая, как китайская тушь. Беспросветная. Как бессознание, как сон без сновидений. Чтобы чувствовать здесь себя существующим, нужен огонь, чтобы он выхватил пятнышко реальности из небытия тьмы. Или другой человек, чтобы держать его за руку, чтобы он тебя держал за руку, и тогда мир сжимается до вас двоих. Только ты и он. Он и она. И все. И звезды.

Нет. Не все. Еще горит тусклая лампочка внутри ангара, и костер танцует в логове, устроенном для него Джонни, а в мангале над крупными покупными углями жарятся шашлычки из местного осетра.

Рита следит за шашлычками, Соня следит за музыкой и за движениями Джонни.

Они танцуют на полосе песка, на твердой полосе мокрого песка, оставленного отливом. Бумбокс подключен к розетке в ангаре, но вокруг так тихо, что эхо музыки отдается от ближних гор. Кажется, что весь поселок слышит аккордеонные взвизги и стоны аргентинского танго. Только плеск моря и аккордеон, и голос Сони. Телам проще говорить в темноте: начальник уходит с таможни, и стражники позволяют себе расслабиться.

— Давай вместе! — говорит Соня. — Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь.

Они вместе выполняют шаги, повторяют несколько раз. Джонни спотыкается, пытается ничего не напутать, заплетается ногами, падает. Это смешно. Соня смеется.

— Прости! Ничего не выходит. Я такой тупой.

— Ага. Это тебе не под парусом на доске, — злорадствует Соня. — Тут соображать надо. Да! Да!

Они смеются.

— Смейся, смейся. Над…

— … бедным парнем с пляжа, — заканчивает Соня, и они вместе хохочут. — Знаешь, что такое танго?

Они так близко-близко, и Соня понимает, что глупо и дальше делать вид, что это просто урок танго и ничего больше.

— Танец? — Джонни валяет дурака.

И Соня это прекрасно видит. Но она все еще надеется, что наступит утро, и снова все вернется обратно. Джонни — ее инструктор, и она платит ему за серф. И все. И ничего больше. Если бы только не проклятая скука. Скука на стороне Джонни. Надо будет что-то придумать, чтобы уничтожить этого врага. Но это завтра, а сейчас… Джаст фо фан.

— Это когда два врага, мужчина и женщина, встречаются, чтобы убить друг друга и стать одним целым. Это охота.

— Мне нравится эта идея, — задумчиво произносит Джонни. — Но…

— Но сначала надо научиться не заплетаться ногами. Давай повторим. Раз, два…

Они снова начинают танцевать. Они смотрят друг другу в глаза, и их лица отражаются друг в друге. Лицо Сони становится похожим на лицо Джонни.

И вдруг случается что-то неожиданное. Облако фиолетовых бабочек трепещет вокруг них. И Соня видит этих бабочек, и Джонни тоже их видит, и они оба заворожены.

В темноте плещет море и играет танго из бумбокса.

Соня спотыкается и останавливается. Джонни смотрит на нее тревожно и поддерживает за локоть.

— Нога.

— Эй! Шашлыки готовы! — кричит Рита, держа шампуры. — Идите!

И они идут, и Джонни так и держит Соню за руку. Только уже у костра он отпускает ее и ждет, когда она усядется на ствол выброшенного морем дерева.

— Держите! — Рита передает шампуры Соне и Джонни. — Запах-то какой. М-м-м! С ума сойти!

— Хорошая рыбка. Свежая. Знаю, у кого покупать, — говорит Джонни и вгрызается в шашлык.

Соня смотрит на него и понимает, что Джонни сейчас кусает не мясо рыбы — плоть Сони. Ее тело. И она. Она тоже. Они вместе проваливаются в странный сон, где белыми сполохами в темноте мечутся их тела, где дыхание сливается в одно, где они чувствуют обжигающие волны страсти. И они грызут, грызут рыбу, убиенную вместо, принесенную в жертву. В жратву. А так они ели бы друг друга, обезумевшие от желания познать друг друга, аки младенец, познающий мир через сосец матери своей. Являясь в мир оттуда, из темноты матки, из темноты небытия, мы всю жизнь мучительно пытаемся понять, в чем тайна бытия. Как пустота превращается в пузырь, содержащий в себе жизнь, как эта жизнь проламывает пелены небытия, проявляясь из несуществования, и куда потом исчезает жизнь, оставив ненужное, использованное тело. Из глины вышел, в глину ушел. И сам есть глина. Дыхание глины.

Рита грызет шашлык и думает о своем. Музыка заменяет разговор. Да и о чем говорить? Джонни поглощен Соней, Соня поглощена Джонни. Они разгадывают загадку, которая всем давно ясна. По крайней мере, для Риты все очевидно. Но ей скучно. Сидеть на берегу и молча есть шашлык? А в чем смысл? Смысл в том, чтобы делать это вместе. На самом деле смысл жизни придает именно ее совместность. Любая совместность. Даже лучше бредовая. Нельзя сплотиться вокруг теоремы Пифагора. Она настолько очевидна, что может существовать и сама по себе. Лучше всего сплачивает бессмысленное колыхание тел. Отключить мозг и позволить телам дышать вместе, в одном ритме танцевать, петь и в какой-то момент почувствовать, что твое тело — часть других тел. В этом секрет футбольных матчей. В том, чтобы всем стадионом скандировать одно и то же слово, чтобы испытывать единство чувств.