Александра Сашнева - Танго с ветром

— О! — подбадривает ее Джонни, продолжая делать снимки.

Котенок швыряет платье в Джонни и остается голой. Ее тело сверкает в огне софитов, словно белое пламя. Это пламя зажигает в глазах Джонни ответный огонь.

— Секунду! — он выбегает из студии.

— Куда ты? — Пламя сникает.

Котенок ходит по пустой студии и ждет. Она голая, ей холодно и скучно, она закутывается в плед и, не выдержав, приоткрывает дверь и выглядывает. Сначала она видит скучное лицо стилистки, сидящей на диване, а затем отражающуюся в зеркале парочку. Джонни и Настену. Рука Джонни, жилистая рука Джонни осторожно движется по ягодицам Настены. Она и он стоят, сплетенные в пылком объятии.

Котенок хватает попавшуюся под руку вазу и кидает ее, Джонни отступает и ваза разбивается о стену рядом с головой Насти. Настя звереет. Осколки попадают в стилистку, и она от себя добавляет немного страсти, швырнув в Котенка диванную подушку.

Начинается потасовка. Джонни хватает фотоаппарат и начинает снимать.

Финал сцены: Настена и Котенок изнеможденно замирают на полу в студии, и Джонни снимает последний кадр.

— По-моему, вышло отлично! — говорит Джонни ровным голосом.

— Ну ты и ублюдок! — выдыхает Котенок.

— Да. Я — ублюдок! — Джонни становится на колени около Котенка и нависает над ней.

Стилистка хлопает в ладоши.

— Было неплохо! Увидимся! — с этими словами она уходит.

Настя поднимается и, поправив платье, упирает руки в бока.

— А теперь, вашу мать, мы все втроем начнем делать уборку. Так что, Джонни, если у тебя и были планы на вечер, то они прямо сейчас изменились.

Джонни делает вид, что не ожидал этого.

Вечер. Темнота. В такт небесным огням мерцают огни земные. Шелестит листва. Далеко гремит дискотека. Редкие взбрехивания собак. С дороги доносится бибиканье машины. В соседнем доме тихо играет музыка. Телевизор включен, но работает молча. Мерный стук вилок о тарелки.

Рита тупит над пустой тарелкой. Наталья правит ей мозг:

— Она не думала о разводе! О разводе всегда надо думать! Мужик как дождь — сегодня есть, завтра нет! На себя надо надеяться!

А вот тут возмущается Игорян:

— Я бы попросил! У меня вот жена бросила детей. Двоих сыновей. Оба со мной.

Соня удивленно восклицает:

— Охренеть! Правда, Игорян? Да это в Книгу Гиннеса надо. А как так? У нас детей-то с матерью оставляют обычно.

Вообще-то Соня по первому впечатлению не так чтобы в восторге от Игоряна. Улыбка у него слишком уж елейная, но сообщение о том, что он отец-одиночка, сразу поднимает его статус.

— Алкоголизм — страшная штука, — вздыхает Игорян. — Даже судьи не сомневались.

— Я вот родила одну и вырастила, — занудным голосом сообщает Наталья. — Только на себя рассчитывала всегда. А мой обормот всю жизнь пробухал. Слава богу, сдох два года назад.

Слово «сдох» травмирует слух Сони. Она морщится.

— Доброты вам не занимать.

Все осуждающе смотрят на Наталью, но ее это не пугает.

— Нет у меня к нему никакой доброты — это верно. Двадцать лет школы и муж алкаш — и от доброты ничего не остается.

Внезапно Рита встает из-за стола.

— Извините, я пойду. Приятного аппетита.

Все провожают ее взглядами.

— Рит, ты куда? — окликает ее Игорян и поворачивается к Соне. — Что с ней?

— Не знаю. Пойду посмотрю.

Соня допивает одним глотком остатки чая и уходит следом за Ритой.

Остановившись возле комнаты Риты, Соня прислушивается и осторожно стучит. Из-за дверей раздается гнусавое:

— Кто там?

— Это я, Соня.

— Заходи.

Соня заходит в комнату и видит Риту лежащей на кровати лицом в подушку. Рита плачет. Соня садится рядом. Она вспоминает себя, и ей опять скучно. И она даже не знает, что скучнее — вот так рыдать или быть вот такой деревянной, как сейчас она сама. Жизнь — это чувства. Может быть, то, что было, было лучшим? Соня гладит Риту по спине и чувствует сострадание к этому хрупкому телу. Соня думает о скелете, на который натянуты мышцы, внутри которого скрыты внутренние органы, мозг, пища, съеденная накануне. Соня понимает, что так думать нельзя, но она ничего не может с собой поделать. Она так думает. И пытается понять, как физиология превращается в драму или трагедию. И почему нам так жаль друг друга, и почему мы придаем этому значение? Рита скулит и всхлипывает. И повторяет одно и то же слово:

— Ну почему? Почему?

И Соня говорит ей:

— Знаешь, что самое гадкое? Вот ты жрешь таблетки, Напиваешься, режешь вены, бросаешься под трамвай. И ради чего? Если бы это еще было хотя бы злодейством, но нет. Это тупо. И даже реплики повторяются, будто всем раздали одну и ту же пьесу. Почему мы не смеемся? Почему мы плачем? Какой смысл?