Денис Соболев - Говорящий с травами. Книга первая

– Езжай-ка за водой, на ключ. Большую бадью набери.

Сказано – сделано. Матвей поставил на телегу большую бадью, взял с собой ведро и поехал на ключ. Тот находился в распадке, недалеко от окраины деревни, и к нему вела наезженная дорога. Быстро начерпав ведром ключевой воды, Матвей покатил к дому, раскланиваясь по пути со встречными.

Когда он уже закатил телегу во двор и закрыл ворота, за спиной негромко откашлялись. Обернувшись, увидел стоящего у калитки старосту.

– По здорову вам.

– И тебе здравия, – мама улыбнулась приветливо. Старосту в деревне уважали.

– Сено-то хорошо нынче поставили, покос богатый.

Мама глянула на него весело и кивнула:

– Богатый, твоя правда.

Староста помолчал чуток и продолжил:

– Да и хлеб, по всему видать, уродился. Колос вон какой налитой, – он покрутил в руках зеленый пока пшеничный колосок, – да только не видать нам хлеба, говорят.

Мама удивленно посмотрела на старосту:

– Это кто ж такое говорит? Да и куда ему деваться, хлебу-то?

Староста вздохнул тяжко:

– Да уж вестимо куда. Отберут нонче хлеб.

Мама всплеснула руками:

– Петро Милованыч, это ты что ж такое сказал сейчас? Кто отберет-то? С ружьем что ль отбирать придут?

Староста только рукой махнул и пошел прочь, сказав напоследок:

– Сход вечером будет. Там все и скажу.

Мама пожала плечами и велела Матвею помогать.

В большой березовой кадушке она выкладывала слоями огурцы, перекладывая их чесноком, смородиновым листом и очищенным корнем хрена. Матвея же приставила размешивать соль в ключевой воде. Потом, плотно набив кадушку, заложила все сверху укропом и сказала Матвею:

– Размешал? Заливай, только тихонько, чтоб не всплывали.

Так огурцам стоять в теньке до самой осени, а потом они спустят их в подпол. Матвей страсть как любил огурчики маминого посола – хрусткие, резкие и ароматные.

Полдня солили огурцы, но насолили хороший запас. Мама выглядела встревоженной, но ничего не говорила. Матвей и сам волновался – очень уж непонятно староста говорил.

Вечером вернулся отец, и они пошли на сход, все вместе.

Народ перед домом старосты волновался, судил и рядил. Дверь открылась, и староста вышел на крыльцо. Все замолчали, напряженно вслушиваясь в его слова:

– Пришла беда откуда не ждали, – начал староста дрожащим от волнения голосом, – в Петрограде бунт!

Народ взволнованно загудел, и кто-то спросил:

– А чего же император? Куда смотрит?

На него зашикали, а староста ответил:

– Не будет скоро никакого императора. Скинут его, попомните мои слова.

Все пришибленно молчали, а староста продолжил:

– И смекаю я, что новая власть примется нас добра лишать. Они ж чего говорят, большевики-то? Говорят, мол, фабрики рабочим, землю крестьянам. Все, мол, должно быть общее.

Матвеев отец не смолчал, спросил громко:

– Это как это – общее? Я, значит, спину рви, а потом все общее? Хитро придумали!

Народ одобрительно зашумел, но староста поднял руку, призывая всех к тишине:

– Тише, чего разгалделись? Если они к тебе с ружьем придут хлеб отбирать – воевать с ними станешь?

Матвеев отец рубанул рукой воздух:

– И стану! Мне что, по миру идти? Так, нет? – отец оглядел толпу. Все молчали, кто-то опускал глаза. А Прошка, вечный пьяница, сказал громко:

– А чего бы и не поделиться, если амбары полные?

Отец только глянул насмешливо и не стал отвечать. А бабы подняли Прошку на смех:

– Уж чья бы корова мычала!

– Ты б хоть раз сам чего в жизни сделал…

– Иди проспись, делильщик…

И вытолкали его с площади. Прошка, зло ощерясь и пошатываясь пьяно, пошел, оскальзываясь в уличной грязи.

А староста тем временем сказал:

– В общем, думать надо, сколько хлеба себе оставим, а сколько отдадим. Не дадим добром – возьмут силой. Я все сказал.

Народ начал понемногу расходиться. Мама глядела на отца расширенными от страха глазами, прижав руку ко рту. Отец же зло сплюнул и пошел домой, шагая широко и размахивая руками…

Вечером к ним пришел дядя Никодим. Сел за стол, положив на него большие натруженные руки и сумрачно глядя на Матвеева отца:

– Что думаешь?

Отец помолчал, потом сказал:

– А что тут думать? Семью в тайгу, а самим оборону держать. Патроны есть.

Никодим глянул остро:

– А сдюжим?

– А что делать? Отдать все и с голоду пухнуть?

Никодим помолчал, покатал желваки. Потом сказал:

– Погоди воевать. Не пришел еще никто. Да и придут ли?

– Придут – поздно будет. По погребам прятаться что ли? Не-е-ет, я так не хочу. С немцами повоевать не пришлось, так со своими придется. Что ж делается-то, Никодим?