Николай Сафонов - Старый дом

От нахлынувших на меня мыслей я едва не пропустил Новый год. Часы на Спасской башне мелодично отбивали двенадцать раз. Я остановился на самой середине Малокаменного моста, как раз в том месте, откуда открывается величавая панорама, но посмотрел не на Кремль и даже не в сторону библиотеки, а на Замоскворечье. Небо впереди меня неожиданно полыхнуло зарницей, и еще долго светилась маленькая полоска, а я, как зачарованный, смотрел на неожиданное чудо природы. Но я, наверное, опять ошибся. Скорее всего, это была не зарница, а по небу прошла загадочная комета Когуоутека.

1972

Не знаю, когда в мою голову запала мысль написать о лошадях, но только раз поселившись, она завладела сознанием и не давала мне уже покоя ни днем ни ночью. Может быть, впервые все же я подумал о лошадях, когда прочитал в «Празднике, который всегда с тобой», что Хемингуэй потерял свои первые рассказы о скачках, и у меня мелькнуло в голове, что было бы неплохо восстановить их, а может быть, мысль о написании рассказов о лошадях возникла позже, когда я увлекся бегами и стал чуть ли не завсегдатаем центрального московского ипподрома. В моем воспаленном мозгу игрока нет-нет а и копошилось: «Вот напишу записки с Ц. М. И., опубликую их и немного отыграюсь, верну гонораром хотя бы часть проигранных на ипподроме денег».

В то время я искренне верил, что рано или поздно выиграю, предав забвению другую очень важную мысль Хемингуэя: выигравший действительно ничего не получает. Но это я понял много поздней, когда изменить что-либо было уже нельзя, да я бы и сам вряд ли согласился что-то менять. Лошади полностью захватили меня, и я полюбил их, неотвратимо, с яростной тоской, полюбил и возненавидел в одно и то же время, и в ненависти моей я находил какое-то неизъяснимое удовольствие, сладостное и мучительное.

На бега меня затянул не кто иной, а родной брат. Он работал в ателье закройщиком, вместе с ним, в одной комнате, кроили мужские костюмы Виктор Дмитриевич и Леша Хромой, страстные лошадники, не пропускавшие ни одного бегового дня. Даже когда их смены приходились на вечер, в день испытания лошадей на ипподроме, и то они умудрялись сорваться с работы и поставить пятьдесят — сто рублей на выигрышную комбинацию. Иногда они прихватывали с собой и моего брата, чтобы он помогал расставлять деньги в кассе тотализатора, и незаметно втянули в игру и его. Брат часто и увлеченно рассказывал мне о лошадях и о Викторе Дмитриевиче и Леше Хромом, какие они замечательные люди и как здорово разбираются в лошадях. Причем играют на бегах не вслепую, как многие игроки, а по подсказке наездников. Виктор Дмитриевич и Леша знают не одного наездника, а сразу нескольких. Чаще других упоминались фамилии Пети Гречкина, Сергея Васильевича Тарасова, Юры Галченкова, Миши Феоктистова, и называли даже какого-то «генерала», опуская для конспирации его настоящую фамилию. Эти наездники бывали у них в ателье, шьют или шили костюмы у Виктора Дмитриевича и когда едут на выигрыш, то звонят в ателье, и Виктор Дмитриевич с Лешей бросают работу и мчатся на конюшню, чтобы обговорить с наездниками, сколько денег поставить на ту или иную комбинацию. При этом брат щеголял такими словами, как «ординар», «двойной», «сыграть в парном», «проскачка», «прошла финишный столб галопом», которые звучали для меня интригующе и совершенно ни о чем не говорили. Нам с матерью не очень нравилось увлечение брата бегами, и я не раз собирался поговорить с ним серьезно. Я в ту пору переживал неудачную влюбленность, и мне было не до него. Любимая девушка поступила со мной не совсем красиво, и я никак не мог от нее освободиться, и как-то так получилось, когда брат в очередной раз позвонил и пригласил меня на ипподром, я собрался и поехал вместе с ним. «А почему бы мне не посмотреть на лошадей? — подумал я. — Может быть, они и помогут мне избавиться от Ольги и забыть ее. Ведь недаром же говорят: клин клином вышибают», а мне давно уже пора было выйти из транса после столь неудачной любви.