Николай Сафонов - Старый дом

Из показаний Вражина узнаю, что действовал он из благих намерений — решил начать новую жизнь, на новом месте, Людмилу не ударил, а закричала она от дури, что могут подтвердить рабочие цеха. Фамилий рабочих он, правда, не называл, но это дело поправимое. В суде всегда можно уточнить. Ведь если его показания правдивы… Мозг лихорадочно заработал: необходимо запросить табель, установить, кто работал в вечернюю смену, и вызвать в качестве свидетелей рабочих. Не всех, конечно, но человека четыре можно. И если они подтвердят показания Вражина, то это уже кое-что…

Раньше от метро до следственного изолятора ходил трамвай. Теперь же провода сняли, на мостовой лишь чернеют и мокнут под дождем рельсы. Их почему-то не убрали, и они ржавеют без употребления. Шедшая впереди старушка завертелась на месте. И немудрено. Она, наверное, ищет изолятор и не может поверить, что пятиэтажное здание и есть изолятор. Увидев меня, старушка поспешно спрашивает:

— Касатик, а касатик, а где здесь тюрьма?

— Вы, мамаш, перед ней стоите…

— К сыну я, на свиданку. Больше трех месяцев, как взяли из дома. — И старушка, уже, наверное, в сотый раз, поведала первому встречному о своем горе.

— Ничего, мамаш, скоро выйдет, — успокаиваю я ее.

— Дай-то бог. — И она направляется к входу.

Но найти вход в «Матросскую тишину» не так-то просто. Я по очереди тыкаюсь во все подъезды, пока около одного не вижу на стене знакомую кнопку. Здесь не нужно, как в Бутырке, проходить «предбанник» и прочие проходные. Следственная находится в этом же здании, на третьем этаже. Шаги заглушает ковер, двери кабинетов обиты дерматином.

Кабинет мне достался удобный. Я подошел к окну, открыл форточку. Свежий ветер пахнул в лицо. Из этого кабинета три года назад, во время практики, я не вылезал сутками, когда работал со следователем в бригаде по групповому делу. Мы, можно сказать, ночевали в «Матросской тишине». Тогда шеф поручал мне самостоятельные допросы обвиняемых и свидетелей. Все прочили мне карьеру следователя. Но за два месяца практики я так и не научился правильно и аккуратно подшивать дела, что важно в этой работе. Для этого, видимо, нужен особый талант, у меня такого не оказалось, и я распределился в адвокатуру.

И вот я уже адвокат, и у меня собственное дело. В голове все время вертится вопрос: как меня примет Вражин? Волнуюсь. А вдруг он откажется от меня? И еще скажет, зачем мне такой молодой защитник? Тем более что меня не «наняли», как они выражаются, а назначили по делу в порядке статьи сорок девятой Уголовно-процессуального кодекса, или, попросту, я — государственный защитник. Гоню позорную мысль прочь, хотя и сожалею, что не отрастил в свое время бороды и усов для солидности. Они бы мне здорово пригодились сейчас.

Отхожу от окна, поудобнее устраиваюсь за столом. Проверяю сигнализацию. Полный порядок. В чернильнице до краев налиты чернила, хоть пиши роман. Вынимаю из папки досье по делу Вражина, пробегаю его глазами, чтобы освежить в памяти, и прячу обратно. Выну при обвиняемом, так будет эффектней.

Дверь кабинета открылась. На пороге молодой человек с заложенными за спину руками. За ним конвоир. Он положил на стол требование и, откозыряв, вышел. Бесшумно закрылась дверь, и я один на один с подзащитным. «Как на экзамене», — мелькает в голове. Только теперь экзаменовала сама жизнь, и сдавать ей экзамен предстояло нам с Александром Вражиным. Выдержим ли мы это испытание? Не спасуем?

В кабинете тишина. Вражин и я настороженно рассматриваем друг друга. Он еще не знал, с кем имеет дело, и мог подумать, что перед ним сидит очередной следователь, и поэтому сжался. Молчать больше нельзя, и я, поборов смущение, как можно небрежнее говорю:

— Я адвокат и буду защищать вас в суде.

— Когда суд?

— Через десять дней.

— А с делом вы знакомились?

— А как же? — Хотел добавить, что выучил его наизусть, но вовремя сдержался.

— Мои показания читали?

— Не только читал, но и билеты на поезд видел.

— А разве они приобщены к делу? Я их не заметил при закрытии дела, — так обвиняемые называют выполнение статьи двести первой Уголовно-процессуального кодекса, когда следователь после окончания следствия предъявляет обвиняемому все дело для ознакомления.

От волнения он привстал на стуле и наклонился в мою сторону, словно желая увидеть билеты, которые находились в деле.

— Так теперь же меня должны оправдать, мои показания полностью подтверждаются. Остается вызвать рабочих в качестве свидетелей, и они подтвердят, что я не бил Людку, а по цеху бегал потому, что боялся попасть в милицию.